Клубника на десерт (ЛП)

Я запрокинул его голову, открывая взгляду его лицо и прекрасный, чувственный рот. Он так и не расслабился до конца, но разрешил себя поцеловать. Его губы были мягкими и сладкими, дыхание – трепетным, и мне, как всегда, захотелось полностью в нем забыться. Я крепче притиснул его к себе, и он вдруг обвил мою шею руками. Вздохнул, его губы раздвинулись, а потом… потом он по-настоящему ответил на мой поцелуй. Подобное по-прежнему случалось очень редко, и я целиком отдался ощущениям: его тела, фруктовой сладости рта, рук, цепляющихся за мои плечи, мягкости настойчивых губ. Я отбросил все мысли и упивался им.

Пока не раздался звонок в дверь. Я впервые в жизни пожелал, чтобы доставка работала медленнее.

– Должно быть, это наша еда, – отстранившись от меня, сказал Коул.

В его голосе прозвучало нечто странное, но не успел я выяснить, что, как он уже занес пакеты с китайской едой, и мы пересели за стол. Весь ужин он вел себя необычно тихо. Не поднимал головы, пряча глаза, а я все ждал, когда он заговорит, рассмеется или понасмешничает надо мной из-за чего-нибудь, но он молчал. Он выглядел… грустным.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Нет.

– Точно? Тебя будто что-то тревожит.

С минуту он молчал, а после неожиданно ответил на мой вопрос своим, на первый взгляд совершенно не связанным с ним, вопросом.

– Перед выходными второго апреля… у тебя не получится в пятницу взять отгул?

– Постараюсь. А зачем?

– Я думаю ненадолго уехать.

– Ты приглашаешь меня с собой?

– Я вроде так и сказал, нет?

Очень окольным образом, но я знал, что с ним лучше не спорить.

– Я с удоволь…

Он жестом остановил меня.

– Не спеши соглашаться, прелесть. Сначала мне надо предупредить тебя, что со мной будет совсем не весело. Я буду капризным, угрюмым, раздражительным и чудовищно неуравновешенным. Ты должен пообещать, что не станешь обижаться, каким бы скверным ни было мое поведение.

– Ты скажешь, почему будешь капризным, угрюмым, раздражительным и неуравновешенным?

Он улыбнулся мне – уголками губ.

– Возможно. Со временем.

– И тем не менее ты хочешь, чтобы я поехал?

Он вновь уставился в стол, а пряди волос заблокировали от меня выражение его лица.

– Очень.

– Хорошо, – сказал я, – но за себя я буду платить сам.

Этим я вынудил его поднять голову и закатить глаза.

– Прелесть, серьезно. Это совершенно лишнее и только еще больше усложнит мороку с бронированием.

– Тогда я никуда не поеду.

– Солнце, не будь ты таким занудой. Ты ведь сказал, что хочешь поехать.

– Только в том случае, если ты прекратишь упираться насчет денег. Ты же знаешь, насколько я не люблю, когда ты так делаешь.

Он по-прежнему не понимал – и вряд ли когда-нибудь смог бы понять, – почему моя гордость не разрешает ему оплачивать каждый наш чек.

С минуту он обдумывал мои слова.

– Ладно, – наконец сказал он. – Билеты я куплю сам, потому что хочу, чтобы это был сюрприз. Ты можешь платить за еду, если для тебя это настолько важно…

– Важно.

– …а расходы на гостиницу поделим пополам. Так тебя устроит?

– Устроит.

– Слава богу, – с преувеличенным облегчением выдохнул он. – Господи, иногда я не понимаю, во имя чего я тебя терплю.

***

Теперь, когда я больше не мотался по всей стране, мое – и наше – расписание стало стабильным. С понедельника по четверг он ждал меня дома, а выходные мы всегда проводили у него. Вскоре я сделал открытие, что и он перестал куда-либо уезжать. Я не заметил, в какой момент это прекратилось. И не понимал, из-за чего – из-за меня? – но по опыту знал, что лучше не спрашивать. Он бы в любом случае ответил, что я тут совсем не причем.

Тем временем приближалась дата нашего загадочного путешествия. Меня раздирало любопытство, но он упорно отказывался говорить, куда мы поедем. Сказал только, что мне понадобится один костюм, и что погода будет умеренной. Наконец наступила пятница, и я заехал за ним по дороге в аэропорт.

Когда он сказал, что будет угрюмым и раздражительным, я не поверил – просто потому, что редко видел его в каком-либо ином, помимо его обычного манерного и насмешливого, расположении духа. Однако шли недели, и он становился все менее похож на себя. И сегодня все стало совсем плохо. По дороге в аэропорт он молчал. И только у стойки регистрации вручил наконец-таки мне билет.

– Нью-Йорк? – удивленно прочел я. – Мы едем к тебе в Хэмптонс?

– Не в этот раз, солнце.

Никаких подробностей я не узнал, поскольку он явно не был к ним расположен, да и женщина за стойкой попросила наши билеты и документы.

Первым она зарегистрировала Коула и, возвращая ему билет, сказала:

– Приятного путешествия, мистер Дэвенпорт.

Я с удивлением оглянулся на него. Он стоял, опустив голову, в своей уже привычной для меня манере скрывая покрасневшие щеки.

– Дэвенпорт?

– Что «Дэвенпорт»?

– Почему она так сказала?

– Потому что меня так зовут!

– Но я думал…

– Господи боже, – оборвал меня он, – не разводи шумиху!