Князь мертвецов 2

— Представьте себе! — расхохотался Алешка. — Да! Не сообразили? Впрочем, куда вам… Эту самую печать не обязательно делать ни из дерева, ни из металла, хватит обыкновенного меха с нашитыми когтями! Достаточно пары мгновений, бросить ее на землю и придавить подошвами. И эти мгновения у меня были, пока вы в погоню кинулись, а остальные в доме квохтали да метались, как куры!

— Оригинально, — покивал головой Митя. — Даже — талантливо. Что ж, для таких талантливых господ у меня есть особое предложение. Вы поедете туда… — он махнул рукой и Лаппо-Данилевский настороженно спросил:

— И что — там?

— Мужской монастырь. Половину оставшегося после выплаты долгов состояния передадите городу, на восстановление, половину, так и быть, монастырю, чтоб вас приняли. И проживете там всю свою жизнь, оба. Труд. Молитва. Покаяние. Можете даже не каяться искренне — ваши отношения с Богом Людским и Сыном Человеческим суть ваше и его дело. Главное, чтоб вы никогда этот монастырь не покидали: ни вы, ни ваш сын. И пока вы там, я и мой отец ни делом, ни словом не коснемся вас.

Алешка расхохотался, Иван Яковлевич настороженно поглядел на Митю и напряженно спросил:

— А если нет?

— Нет так нет, — легко согласился Митя и шагнул в сторону, давая понять, что не собирается перекрывать им дорогу. — Ступайте себе… с Богом и Предками… Куда хотите. И делайте, что пожелаете. И пусть все, совершенное вами, падет на ваши головы.

— Какой-то подвох? — еще больше насторожился Лаппо-Данилевский.

— Безусловно, — снова согласился Митя. — Но выбор у вас есть. Или туда, — он махнул на улицу, уводящую к монастырю. — Или обратно, — показал в ту сторону, откуда прибежали Лаппо-Данилевские. — Или сюда, — и кивнул на улицу, ведущую мимо несчастного «Дома модъ» к припрятанной паро-телеге.

Лаппо-Данилевские, отец и сын, переглянулись.

— Я не хочу! Я не буду хоронить себя заживо в монастыре, потому что так велел возомнивший о себе ублюдок! Еще и имущество отдай! — возмутился Алешка.

Иван Яковлевич мгновение подумал. Бросил настороженный взгляд на Митю, на сына, еще подумал и медленно, как подбирающийся к сметане кот, двинулся в освобождённый Митей проход. К припрятанной в закрытом дворике паро-телеге. Митя не шевельнулся.

Лаппо-Данилевские пробежали мимо и припустили прочь по улице.

Они уже проскочили мимо Мити, когда Алешка оглянулся и прокричал:

— И советую держать язык за зубами! Иначе хуже будет!

— Уж на этот счет будьте покойны. — им вслед пробормотал Митя. — Ни за что не проговорюсь. Тем более, что кому надо, та все слышала…

Лаппо-Данилевские скрылись в проулке, ведущем мимо заднего двора «Дома модъ», мгновение было тихо — даже топот их сапог смолк. А потом со стороны, куда убежали отец и сын, донесся пронзительный, полный нечеловеческого ужаса двойной крик.

Митя задумчиво склонил голову к плечу. Крики длились, длились, длились… Смолкли.

— Что ж, я давал им шанс, — прошептал он. — А она — в своем праве.

Воздух всколыхнулся и перед ним возник призрак Фиры Фарбер. У нее был слегка осоловелый сытый взгляд, а на губах играл жуткая улыбочка абсолютного довольства.

— Ты получила, что хотела, а теперь тебе пора, — строго сказал Митя и тонкий серебряный нож скользнул из манжета к нему в ладонь.

Но призрак не стал сопротивляться — она только умоляюще сложила ладони и посмотрела на Митю просительно. Он в ответ лишь покачал головой:

— Нет. Навряд хорунжий обрадуется, узнав, что все это время ты за ним наблюдала. Позволь ему жить свою жизнь. А твое время истекло.

Она вздохнула, так что расплывчатый образ колыхнулся, вспыхнул свет и узкий тонкий луч унесся к небесам.

Митя устало выдохнул, вернул нож в перевязь и побрел прочь, к оставленному в соседнем переулке автоматону. И только пo пути вспомнил, что так и не выполнил данного самому себе обещания: объяснить Алешке, что у того никогда не будет шитых альвом сюртуков.

Звучало как-то глупо. Алешка и его отец повинны в смерти множества людей. Разных людей: молодых, старых, ни в чем не повинных, и виновных во всяческих непотребствах. Но имеющих несомненное, Богом и Матерью-Живой данное право — жить. Которое никто не смел у них отнимать, кроме закона людского или… воли князя Мораныча. А осмелившиеся присвоить себе это, не принадлежащее им, право, были разоблачены, осуждены и отправлены на смерть.

Рассуждения о сюртуках были в тот момент несколько неуместны. А чувство уместности и своевременности — следующее за умением правильно одеваться достоинство светского человека. И только потому Митя и промолчал, а вовсе не потому, что — забыл!

— Недоставало еще, чтоб я начал забывать о по-настоящему важных вещах! — Митя с трудом залез в седло паро-коня. К дому решил добираться не торопясь и в объезд — отец жив, точнее, отец не умер, это он чувствовал со всей определенностью, потому и не беспокоился. А попадаться другим участникам нынешней баталии и терпеть их расспросы у него попросту не было сил. Мерно цокая стальными копытами, автоматон выбрался из еврейского района прямиком к кладбищу и вот тут Митя остановился.