Князь мира

- Охламон!.. Большой охмуряла!.. Погляди, опять медяки? Денег-то много? - все же подернулся дрожью Никита Мироныч.

- Уйма, Мироныч, - схватилась Лукерья за щеки… - уйма… две кружки… одна даже стогом! И все золотые… Молчи, говорит, молчи! Про все, говорит, остальное молчи! - Большое испытанье было у Лукерьи в эту минуту не проговориться про рублик.

- А ну, давай поглядим… вздуй-ка лучину, - направился Никита Мироныч к подполице за печку, где западня, - чувствую издали, что медяки!

Лукерья вздула лучину, и оба они спустились в темную прорву подызбицы, куда спокон веков мужики убирают в наших местах картошку, снедь разную, чтобы за зиму не застыла, иные деньги, если есть, тоже хоронят, а как мы уже рассказывали про одного мужика, про мельника Спиридона Емельяновича, так тот в подполицу даже бога запрятал; не расслышали Лукерья с Никитой Миронычем, как спустя минуту за ними воровато раскрылась дверь и на пороге в бархатной шубейке и в черной пуховой шали показалась барыня Рысачиха.

ДВЕ ВОЛИ

Страшно было в ту пору лицо Рысачихи.

Барыня, как только князя убили, сразу осела пышным телом, как тесто на холоду, и год от году в здоровье стала заметно у всех на глазах подаваться, не успевая дергать с висков серебряные волосинки… К этой поре барыня была уже седая, словно метель, хотя тогда ей только-только еще за сорок перевалило.

Полные румяные щеки, какие у нее на картине в чагодуйском музее, изображенные без малой прикрасы, сморщились и избороздились вкривь и вкось мелкой морщинкой, что обычно лицу придает добродушие и глупую старческую простоватость, но у Рысачихи они оттенялись колючим, ненасытимым огнем, идущим из преисподней ввалившихся глаз, обведенных чернотою подглазниц, на которых еще ярче, чем в ее молодости, горели все еще золотые ресницы.

Точеный нос барыни немного свесился вниз и заострился, наподобие как и у покойной ключницы Марьи Савишны, которую сама барыня за это называла часто вороной, на тонких ноздрях проросли едва заметные бурдовые волосинки, какие бывают и у простых мужиков, и у благородных по всем известной причине…

Словом, когда-то и в самом деле словно царица, Рысачиха стала помахивать на заправскую ведьму.

Да и сама она у себя на дому все зеркала, какие остались после продажи, переколотила, как рассказывала ее девка Палашка, а Рысачиха, известное дело, всю жизнь только и делала, что в зеркало на себя по часам любовалась!

Значит, уж стала к этой поре хороша, когда у нее у самой на себя глаза не глядели!

*****

Рысачиха вошла к Никите Миронычу в избу и одним взглядом, быстрым и пытливым, осмотрела углы, крадучись заглянула за печку и, увидя у залавка черную пасть откинутой западни, откуда терпко тянуло сыростью и прелью, подошла к колыбели и с ухмылкою тронула полог.

- У… ух, какой карапуз, - прошипела она, впившись в младенца глазами, с дрожью на тонкой нижней, чуть оттопыренной капризно губке, - еще бог крестничка послал! Еще слепенький будет. Что зрячему толку?.. И в зрячем какая корысть?.. Воровство да убийство! Уродится зрячий да разбойный и барыню свою, чего доброго, прикончит!.. Полетай, душа, в рай… полетай в рай… в рай, к дедушке… в сара-ай! - Сунула Рысачиха левую руку в колыбельку и провела по глазенкам дареным кольцом, в середке младенца как будто екнуло что-то от прикосновенья холодного камня, бумажные вечки быстро заморгали, как бы пересиливая ветерок, высунулась из свивальника крохотная ножка, загнувшись кверху розовой пяткой, убранной бисеринками пота. Рысачиха перекрестила младенца, поспешно закрыла полог и с видом довольным и безразличным уселась в переднем углу на широкую лавку.

- Мироныч! - пропела она дрожащим, треснутым голосом, в котором уже ни прежней властности не было слышно, ни барской торжественности. - Мироныч!.. К тебе барыня в гости, а ты ее и не встретишь?!

В это время Никита Мироныч пересчитывал вторую кружку, вываливши золотые прямо на землю и забывши, кажется, все на земле. Барыню услыхала Лукерья, в пламени от лучины глаза у нее сразу остеклели, толкнула она под бок Никиту Мироныча, Никита Мироныч уловил последнее барынино слово и просыпал в испуге деньги из ладошки на землю.

- Барыня! - прошептал он, взглянув на Лукерью бегающими глазами.

Лукерья выкатила на него большие колеса молочных грудей, из которых в сегодняшней спешке да горячке не успела выдоить на пол излишек, и не могла выдавить слова.

- Давай выходи: младенец, дура, младенец! - согнулся староста.

- Осподи! - бросилась Лукерья к западне.

- Бери кружку, которая сосчитана, заверни в передник! - остановил ее Никита Мироныч и сам впригибку пошел по подполице к выходу. - Матушка… матушка барыня… милостивица наша, - начал Никита Мироныч умильным голоском, преобразившись в улыбку, как только показался головой из западни. - Милости просим, - поклонился он в пояс, пугливо оглядевши полог у колыбели, - милости просим!

- Думала… думала, - начала Рысачиха, ничем не выдавши волнения, - и решила сама условиться с Лукерьей: не мужичье дело крестины! Лукерья, а Лукерья, - протянула Рысачиха, не видя Лукерьи за перегородкой.