Князь советский

Тата вскоре забыла о существовании папы (он никогда не появлялся в Большом Кисельном), и, чтобы она не чувствовала себя безотцовщиной, Галя сочинила сказку о погибшем в огне комиссаре. Тата с гордостью пересказывала эту историю всем знакомым, а потом – как величайшую реликвию – показывала им хрустальную пепельницу с отбитым уголком, которую Галя купила на барахолке.

– Это отцовская вещь; он подарил её, когда мне исполнилось три года.

К Галиному удивлению, её отношения с Аловым не закончились: пару раз в месяц он звал её к себе в кабинет «попить чайку». Свидания заканчивались жарким тисканьем, и она поднималась с дивана глубоко удовлетворенной – не Аловым, разумеется, а местью пучеглазой артистке.

Гале пришлось сделать ещё три аборта, и последний привел к благословенному бесплодию – теперь ей не надо было каждые полгода ходить на выскабливание к акушерке. Ей было двадцать девять лет, на её лице обозначились первые скорбные морщинки, и, когда её спрашивали, что она любит делать больше всего, она отвечала: «Курить».

4

Алов велел Гале устроиться помощницей к американскому журналисту:

– Нам надо, чтобы за ним кто-нибудь приглядывал. Постарайся ему понравиться.

Алов повел себя с ней как сутенер, и, придя домой, Галя привычно нажаловалась на него своему мужчине, которого выдумала много лет назад. Она уже давно «жила» с ним: привычно засыпала в его компании, завтракала, ходила гулять и делилась самым сокровенным. У него были густые тёмные брови, длинная чёлка и сильные руки; он был надежен и великодушен, он умел посмеяться над собой, и ему были неведомы ни подлое рвачество, ни жестокость, ни тупое равнодушие к чужой беде.

Галя смирилась с тем, что в реальности у неё никогда не будет такого мужчины. Её жребий – крутиться, как мышка в игрушечном колесе, есть по зёрнышку, обустраивать свою норку и воспитывать дочь.

И все-таки он появился – будто соткавшись из её снов. Слишком чудесный, чтобы быть настоящим.

Галя в нестерпимом блаженстве смотрела на своего нового начальника, на иностранца, говорящего по-русски с чуть заметным акцентом… на человека, которого она обязана была предавать.

Клим поил её кофе; не задумываясь, по привычке, отодвигал для неё стул или открывал перед ней дверь – как перед настоящей дамой. Он ссыпал ей в ладони конфеты: «Угостите свою дочку», – или передавал ей пакет: «Это нужно отнести на телеграф». На мгновение его пальцы касались её руки, и Галю ещё долго потряхивало от жарких волн, проносившихся по её телу.

Теперь она до дрожи в коленках боялась встреч с Аловым – ей казалось, что он, с его умом и проницательностью, непременно догадается о её любви.

Тот в подробностях выспрашивал, чем занимается Клим и что думает о политике советского руководства.

– Он называет нашу революцию экспериментом, – потупившись, докладывала Галя. – Но ему интересно работать здесь, и он хорошо относится к советским людям. Он ведь родился в Москве, но ещё мальчишкой уехал за границу…

На самом деле Галя многое не договаривала. Иногда Клим так отзывался о СССР, что ей хотелось заткнуть уши:

– Большевики набивают население ненавистью, как чучело ватой. Здесь всё с кем-то сражаются: на словах – с империалистическим капиталом, а на деле – друг с другом, потому что до капиталистов всё равно не достать.

Если бы Алов узнал о таких разговорах, он бы тут же занес Клима в разряд недружественных журналистов и потребовал, чтобы Отдел печати выслал его из страны.

– Где его жена? – спрашивал Алов, делая пометки в своих бумагах.

Это Галя и сама хотела бы знать.

– Он никогда о ней не упоминал. Я попыталась расспросить Китти, но она сказала, что папа запретил об этом говорить. Я не стала настаивать.

– Ну и правильно, – кивал Алов. – А то у Рогова могут возникнуть ненужные подозрения. Ну что ж, молодец! В этом месяце мы тебя премируем – зайди в профком и получи бесплатный билет на лекцию «Проблемы омоложения и бессмертия».

Ночами Галя долго лежала без сна и ужасалась тому, что она делает: «Я продаю свою любовь даже не за тридцать сребреников, а за ненужные мне билеты».

На следующий день она снова шла на Чистые пруды, здоровалась с Климом и печатала под его диктовку статьи. Он ходил по комнате и размышлял вслух, а Галя смотрела на него, и у неё внутри всё сжималось в одну сияющую точку.

«Хороший мой… Дай Бог тебе счастья! Мне больше ничего не надо…»

5

Африкан приволок с улицы душистые сосновые поленья и принялся растапливать камин.

– На суде пользование одним примусом приравнивается к совместному ведению хозяйства, – пробурчал он, искоса поглядывая на Клима. – Сначала дамочка тебе керосин в бидоне носит, потом яичницу жарит… и всё, пропал человек!

Африкан стрельнул глазами на дверь: не идёт ли Галя? Голос его понизился до интимного шёпота:

– Слышь, барин, не подпускай Гальку к примусу, а то она окрутит тебя!

Клим рассмеялся:

– А Капитолину подпускать можно?

– Эх, барин… Ничего-то ты не понимаешь! – горестно вздохнул Африкан и, потоптавшись, ушел в дворницкую.