Князь Василий Долгоруков (Крымский)

А в конце реляции попросил уволить его от командования армией по слабости здоровья.

«О хане и правительстве крымском вашему императорскому величеству осмелюсь доложить, — говорилось в реляции, — что первейшая особа весьма слабого разума, не имея не только искусства в правлении, но ниже знает грамоте. При нем же управляющие суть самые враги державе вашего императорского величества… По бесчувственности сего варварского народа, наверно я заключаю, что, ни мало не уважая над ними высочайшего благодеяния, охотно возжелают они поработить себя Порте Оттоманской».

Получив эту реляцию, Екатерина отреагировала мгновенно:

— Теперь и думать нечего об очищении Крыма! Войско начнем выводить, когда турки совсем оставят полуостров! Или же по мере их собственного выхода из него… Но с ханом надобно поступить осмотрительно…

Долгорукову был послан рескрипт, в котором разъяснялось:

«Мы давно уже от вас и чрез другие достоверные известия были предупреждены о дурных качествах и о малоспособности к правлению настоящего хана. Но при том положении дел, в каком мы в рассуждении Крыма и прочих татарских народов находимся, нет пристойных способов и его низложению, как получившего достоинство по праву происхождения и по добровольному избранию всего общества, особенно в то время, когда оно решилось отложиться от власти турецкой. Поэтому мы находим нужным его защищать, если б с турецкой стороны принято было намерение низвергнуть его. Впрочем, как с турками, так и с татарами, дабы не подано было с нашей стороны ни малейших поводов к вражде, надобно поступать с такой разборчивостью, чтоб всегда удаляться от первых…»

Никита Иванович Панин был взбешен выводом войск из Крыма. Он примчался к Екатерине без вызова и, едва поздоровавшись, заговорил:

— Безрассудно следуя скоропостижному и неразумному предписанию Военной коллегии, князь Василий Михайлович нагородил нам множество бед и хлопот, способных потрясти мир, который в настоящих критических обстоятельствах так нужен отечеству. Мое сердце обливается кровью, видя теперь действие сей сугубой безрассудности, могущей обратиться в государственное зло.

— Я уже дала рескрипт о приостановлении вывода полков, — сказала Екатерина. — И намедни получила реляцию князя, что он стоит в Перекопе.

— Ах, ваше величество! Произошли события, каких после совершения мира невозможно было ожидать. Я надеялся, что, сделав первые ошибки, князь последующим поведением потщится оные поправить и научится наконец быть осторожнее. Но вместо этого, к чувствительному сожалению, вижу, что он и далее поступает все хуже.

— Хватит причитать, граф! — неожиданно резко прикрикнула Екатерина. — Ошибка уже сделана. И остается теперь только приискать средства к ее поправлению… Что вы предлагаете?

— Уверен, что таковым средством будет препоручение графу Румянцеву в полное и совершенное управление всех крымских дел. Как создатель мира, ведущий сейчас сношения с Портой, он имеет возможность изъять из среды возникший ныне камень преткновения… Надо вынудить Порту на исполнение всех артикулов мирного договора! Особливо — об испражнении Крыма!

— Доколе турки не уйдут с полуострова, я не уступлю им завоеванные земли и крепости! — жестко отрезала Екатерина.

— Этого мало, ваше величество. Румянцев должен восстановить дела, поврежденные невежеством и безумием князя Долгорукова, в положение сносное и непостыдное. Чтобы нам и мир сохранить, и перед светом в посмеянии не остаться…

Пятнадцатого сентября Екатерина подписала рескрипт Румянцеву, отдав в его руки все крымские дела.