Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Торжества по случаю мира задумывались грандиозные — на неделю, с народными гуляньями и красочным фейерверком, с участием войск и кавалерии и, разумеется, в присутствии всех главных героев победоносной войны. Императрица собственноручно написала приглашения прежним предводителям Первой и Второй армий — генерал-фельдмаршалам графу Петру Александровичу Румянцеву, князю Александру Михайловичу Голицыну, генерал-аншефам графу Петру, Ивановичу Панину и князю Василию Михайловичу Долгорукову, а также командовавшим во время войны боевыми эскадрами — генерал-аншефу графу Алексею Григорьевичу Орлову и вице-адмиралу Алексею Наумовичу Синявину.

Петербургское дворянство и знать губернских городов, желавшие видеть и участвовать в празднествах, должны были приехать в Москву накануне торжеств, намеченных на начало лета.

Укутанная мягким снегом, пахнущая душистыми печными дымами Москва ждала Екатерину.

В свои прежние сюда визиты императрица всегда останавливалась на жительство в Головинском дворце. Но во время «чумного бунта» 1771 года он был подожжен разбушевавшейся толпой и сгорел дотла. Восстанавливать его Екатерина не стала, а приказала построить новый дворец на Пречистенке. Сотни мужиков и работных людей, согнанных из ближних подмосковных деревень и присланных из разных городов, спешно возвели царские палаты.

Работа кипела днем и ночью. Жарко горели большие костры, у которых грелись и столовались работники; по всей округе разносился перестук плотницких топоров, сверкая акульими зубами, визгливо звенели пилы; лошади подвозили к выраставшему на глазах деревянному дворцу толстые в обхват бревна, длинные и короткие балки, доски, резные двери и рамы.

Дворец построили быстро, и теперь мастера-краснодеревщики закапчивали внутреннюю его отделку, меблировали комнаты и залы.

Но не только приезда Екатерины ждала Москва. Не меньшие пересуды вызывала предстоящая десятого января казнь «императора Петра Федоровича» — Емельяна Пугачева.

Захваченный в минувшем сентябре предавшими его домовитыми казаками, мятежный атаман был вручен генерал-поручику Александру Суворову, который привез его, в Симбирск Петру Панину. Призванный к ратному делу после четырехлетней опалы, граф Петр Иванович держать у себя Емельку не стал — велел посадить в железную клетку И отправил в Москву. Там генерал-аншеф князь Михаил Волконский и генерал-майор Павел Потемкин провели скорое и не очень дотошное следствие, затем собрание Правительствующего Сената, Священного Синода, особ первых трех классов и президентов всех коллегий в течение двух последних дней декабря заслушало сообщение о злодеяниях вора и, без каких-либо сомнений, дружно постановило:

«Бунтовщику и самозванцу Емельке Пугачеву, в силу прописанных Божеских и гражданских законов, учинить смертную казнь, а именно: четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города, положить на колеса, а после на тех же местах сжечь».

Подчеркивавшая при каждом удобном случае свое человеколюбие, Екатерина ни секунды не колебалась в необходимости жестокого наказания Пугачева, которого она презрительно называла «маркиз».

— Я думаю, — говорила она о Пугачеве, делая трагически-брезгливое лицо, — в истории не было другого злодея, кто превзошел бы в жестокости этого истребителя человеческого рода! Он вешал дворян без суда и пощады — и мужчин, и женщин, и детей. Попавших в его руки офицеров и солдат — казнил без всякой милости. Ни одно место, где проходил сам маркиз или его шайка, не избежало грабежа и опустошения!.. Ну как такого жалеть?!

Позднее же, узнав о назначенном Пугачеву наказании, она сказала с некоторой кокетливостью генерал-прокурору Вяземскому:

— Многие, видимо, посчитают приговор слишком суровым. Но по другому-то поступить нельзя!.. Ей-богу, Александр Алексеевич, если бы маркиз оскорбил только меня — я могла бы его простить. Но это дело не мое личное. Оно касается всей империи, которую он разорял и унижал! Потому и наказание бунтовщику выносит империя…

А в частном письме французскому философу и писателю Франсуа Мари Аруэ, известному всей Европе под именем Вольтер, Екатерина указала с некоторой афористичностью, что Пугачев «жил как изверг и умрет трусом».