Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Желая как можно ярче показать свое деятельное участие в подготовке армии к походу, Василий Михайлович едва ли не каждый день гнал курьеров в Петербург, засыпая Военную коллегию, Совет, Екатерину многочисленными реляциями и письмами, испрашивая указаний по таким мелочам, что даже его благодетель Захар Чернышев бубнил раздраженно на заседании Совета сидевшему рядом Разумовскому:

— Ей-же-ей, Кирилл Григорьевич, скоро князь станет запрашивать, когда ему по нужде сходить и чем подтереть зад… В последней реляции просит Совет дозволить взять на каждый полк по бочке вина и сбитеня.

— Ну, для полка бочки маловато, — растянул в улыбке губы Разумовский. — Мог бы попросить и поболее.

— Вам смех, а мне лишняя забота на его писульки отвечать…

В конце концов, с подачи Чернышева, Совет предупредил командующего, чтобы он сам делал все важное для успешного проведения похода.

Сюда же, в Полтаву, в начале апреля комендант Александровской крепости Фрезердорф прислал рапорт, что, по имеющимся у него сведениям, калга Мегмет-Гирей продолжает склонять ногайские орды к измене и будто бы многие люди побежали в Крым.

— Мне догадки бригадира без надобности! — оборвал Долгоруков адъютанта, зачитывавшего, по обыкновению, рапорты вслух. — Пусть Щербинин пошлет в орды верного человека для разведывания!..

Евдоким Алексеевич послал переводчика Андрея Константинова.

Константинов проявил осторожность — не стал забираться в ногайские аулы, а отправился в Каменный Базар, где татары торговали с казаками, меняя скот, лошадей, шкуры на потребные им хлеб и крупы. Там он встретил давнего приятеля Тир-Мамбет-мурзу, который поведал, что ор-бей Сагиб-Гирей вышел из Крыма с пятью или семью тысячами воинов, чтобы прикрыть бегство ногайцев.

— Джамбуйлукам не верь! — предупредил мурза. — Сагиб посылал к ним ласковые письма, одаривал султанскими деньгами. Многие их мурзы тайно покидают места кочевий и идут в Крым.

— А едисанцы?

— Тех, кто зимой торговал у крымцев, турки назад не пускают. Ворота Ор-Капу на замке!

— А турок в гарнизонах не прибавилось?

— Нет, но говорят, что Порта готовит корабли с янычарами…

Уклонившись от поездки в орды, доверившись словам своего приятеля, Константинов не узнал главного: значительная часть едисанцев, нарушив обещание, отказалась следовать к Кальмиусу и, покинув Джан-Мамбет-бея, направилась к Перекопу.

Но об этом через конфидентов проведал Долгоруков. И когда получил из Харькова от Щербинина копию рапорта Константинова — изорвал ее в клочья, обрушив на безвинную голову губернатора поток проклятий.

— Армия выступает в поход, а я до сих пор не ведаю, кого буду иметь перед собой — неприятелей иль союзников!..

Щербинин тоже дал волю гневу. Уставив неподвижный взгляд в грудь провинившегося Константинова, он истово и долго осыпал ругательствами переводчика, испуганно вздрагивавшего от зычного генеральского голоса.

Его попытался успокоить Веселицкий, мягко заметив, что дела не так плохи, как видятся внешне. И, овладев вниманием губернатора, продолжил рассудительно:

— Джан-Мамбет-бей попал в неприятное положение. Его постоянные уверения о стремлении всех орд вступить под покровительство ее величества нашли отклик в человеколюбивом сердце государыни, которая, как известно, милостиво приняла просительные грамоты от ногайских депутатов, привезенных в Петербург графом Паниным. После столь важного события уход многих едисанцев в Крым подрывает веру в искренность их намерений и клятв самого бея… Единственный благоприятный выход из такого положения — силой или уговорами, но бей должен воротить беглецов.

Спокойные, здравые доводы канцелярии советника вернули самообладание вспыльчивому губернатору.

6

В начале апреля отряд подполковника Борисоглебского драгунского полка Стремоухова встретил ногайские орды на подходе к Кальмиусу.

Джан-Мамбет-бей, страшась, что русский начальник прибыл покарать его за бегство едисанцев, робким, упавшим голосом долго расспрашивал о сущности назначенной офицеру должности пристава и лишь убедившись, что подполковник, как и обещал Веселицкий, действительно прислан для сопровождения орд на новые места, расслабленно вздохнул.

В это время в кибитке бея послышался шум, из нее выскочил малец лет двенадцати, лицом славянин, в серых рваных обносках на исхудавшем теле, ошалело покрутил головой и стремглав бросился к казакам и драгунам, хлопотавшим саженях в пятидесяти у повозок.

Все замерли, глядя, как малец хлюпает босыми ногами по размокшей земле.

Бей звонко щелкнул пальцами — два ногайца хлестнули плетьми лошадей, легко сорвались с места, в считанные секунды догнали беглеца, на ходу подхватили его и отвернули к кибиткам.

— Православные-е-е, — донесся тонкий, дрожащий голосок. — Кто в Бога верует — спасите-е…

Стремоухов мрачно зыркнул на бея:

— Кто это?

— Так… человек мой, — ответил тот с наигранной беспечностью.

— Христьянин?

— Нет-нет, нашей веры.

Стоявший рядом с подполковником секунд-майор Ангелов тихо шепнул:

— Мальчишку этого два года назад во время набега Крым-Гирея пленили и продали бею.

Поручик Павлов, молодой, горячий, судорожно задергал щекой: