Князь Василий Долгоруков (Крымский)

(Гарнизон Арабата насчитывал полтысячи человек. Столько же турок, прибывших на днях из Кафы, защищали ретраншемент и баррикаду. Кроме того, за крепостью стоял отряд татарской конницы в семьсот сабель. Гарнизон ждал подкрепления, обещанного сераскиром Абазы-пашой, командовавшим всеми турецкими войсками в Крыму, и надеялся на сильную артиллерию в пятьдесят пушек.)

В полночь пехотные батальоны, построенные в штурмовые колонны, двинулись к крепости. Им удалось подойти совсем близко, прежде чем турки подняли тревогу.

— Ура! — крикнул Траубе и, держа наперевес ружье, первым побежал к ретраншементу.

— Ура-а! — дружно откликнулся батальон, ринувшись за командиром.

— А-а-а… — донеслось с левого фланга, где в атаку на баррикаду пошел батальон Раевского.

Гулко бухнули русские батареи. Единороги, не меняя зарядов и прицелов, с четырех залпов разметали бомбами бревенчатый палисад. Янычары упорства в обороне не проявили — в панике побежали, бросив оружие, убитых и раненых. Бежали и с баррикады. Татарская конница в бой не вступила — первой помчалась подальше от крепости. В погоню за отступавшими поскакали эскадроны Прерадовича и казаки Бурнашева…

3

Долгоруков проснулся рано, в пятом часу. Ливший всю ночь дождь прекратился, пропитав воздух сыростью и холодом. Пытаясь согреться, Василий Михайлович долго ворочался на скрипучей раскладной кровати, затеи откинул стылое одеяло, встал, сунул босые ноги в ночные туфли, надел поверх длинной рубашки красный атласный шлафрок и вышел из палатки.

У входа, привалившись к полотняной стенке, натянув на себя попону, спал один из двенадцати его денщиков.

Долгоруков пнул попону ногой:

— Спишь, скотина!

Денщик вскочил, оторопёло закрутил головой, растирая грязными кулаками слипшиеся глаза.

— Экий ты мерзавец! — сплюнул князь, глядя на заспанное лицо солдата. — Под арест захотел?.. Буди поваров!

Денщик, подхватив попону, побежал к обозу командующего.

Затянутое серой пеленой небо нависло низко и мрачно. Легкий ветерок доносил с Сиваша соленую вонь. Из палаток лениво выползали солдаты в мятых-перемятых мундирах, потягиваясь, подсаживались к едко дымившим кострам.

«Денек-то дрянь будет, — подумал Василий Михайлович, поплотнее запахивая шлафрок. Он обхватил руками бока, крепко потер их, разогревая тело, снова глянул на измокшую степь. — Дороги, поди, и к вечеру не просохнут…»

Отправив вчера из Ор-Капу деташемент генерал-майора Петра Броуна на завоевание Кезлева, Долгоруков с главными силами покинул крепость, двинув армию на Кафу — главный оплот турок на полуострове. Но едва колонны успели пройти каких-нибудь десять верст, как хлынувший из свинцовых туч ливень заставил их остановиться.

Василий Михайлович еще раз обозрел небосвод, шумно вздохнул, вернулся в палатку.

После завтрака адъютант доложил, что в лагерь прибыл Эмир-хан и просит аудиенцию.

— Мне до побитых татар дела нет, — отрезал недовольно командующий. — Отправь его к Веселицкому!..

Эмир-хан долго кланялся канцелярии советнику, затем сказал, что самовольно покинул Ор-Капу и приехал к русскому паше с предложением.

— Ну самовольство твое простительно — крепости-то уже нет, — усмехнулся Веселицкий. — Там теперь наш комендант!

— Для хана и крымского правительства я еще каймакам, — несмело возразил Эмир. И после паузы добавил. — Я в Крыму человек известный. Мог бы посодействовать вам.

— В чем посодействовать?

— До меня дошли слухи, что ваша королева думает сделать Крым независимым.

— Слухи?.. Это не слухи, милейший! Неужто тебе не ведомо, что ногайцы уже стали таковыми, отдавшись в протекцию?

— Я знаю о ногайцах… Я неточно сказал.

— А как надо?

— Если вам угодно, я готов поехать в Карасу-базар и уговорить знатных мурз последовать примеру орд, — с поклоном ответил Эмир-хан.

«Сбежать хочет, — быстро решил Веселицкий. — А меня за дурака принимает».

— Русский начальник беспокоится, что я не вернусь, — прочитал его мысли Эмир. — Напрасно… Я сделал свой выбор и назад не отступлю!

Веселицкий повернул голову к Якуб-аге, переводившему беседу, спросил по-русски:

— Ему можно верить?

— Раньше я знал каймакама как человека осторожного, но верного слову, — ответил ага.

Веселицкий не поверил Якубу, но, подумав, достал из портфеля папку, вынул из нее несколько больших листов, густо исписанных ровными строчками, протянул эмиру.

— Сделаем так… Это копии манифеста его сиятельства к крымскому народу. В них объявляется, что вступление доблестной российской армии в Крым предпринимается противу обоюдного вероломного неприятеля — Оттоманской Порты, поработившей силой и коварством сей полуостров и народ в нем живущий. Армия исторгнет из турецких рук находящиеся здесь крепости и избавит жителей от несвойственного ига. Его сиятельство предлагает крымскому народу последовать примеру ногайских орд и возвратиться к природной своей вольности!.. О турках же он сам позаботится, — усмехнулся Веселицкий. — Раздашь копии знатным мурзам! Но тем, мнение которых уважаемо. Пусть они уговорят хана и правительство подписать просьбу о протекции.

Эмир-хан взял протянутые листы, скрутил в трубку, сказал повинным голосом: