Князь ветра

К вечеру восьмого дня пути открылся между холмами небольшой монастырь в тибетском стиле, с плоскими крышами храмов. Кирпичная оградка приветливо белела на фоне щебенистых осыпей, но чем ближе мы подъезжали, тем явственнее ощущался дух запустения. На дороге не видно было следов скота, площадка перед застенными субурганами поросла травой. Из ворот никто не вышел, в тишине слышался лишь тоскливый в своей безжизненной однотонности стук молитвенной мельницы, вращаемой ветром на кровле главного дугана. Внутри мы нашли разоренные кумирни и несколько скелетов, дочиста обглоданных лисами и дикими собаками. Очевидно, еще осенью тут бесчинствовала китайская солдатня, одни ламы были убиты, другие бежали и не спешили возвращаться, пока не падет Барс-хото. Мне объяснили, что, если обитель осквернена убийством и покинута, она становится жилищем злых духов. Чтобы отогнать их, мои спутники то и дело хлопали в ладоши. Ночевать тут никому не хотелось, лагерь был разбит за оградой. Быстро стемнело. В прозрачной атмосфере нагорья звезды горели ярко и сильно, созвездия резко бросались в глаза.

После ужина Баабар предложил прогуляться до монастыря, обещав показать кое-что любопытное. На всякий случай я прихватил карабин, и мы отправились. От луны было светло как днем. «Меня привозил сюда отец перед отъездом в Париж, — рассказывал Баабар. — Ширетуем этого монастыря был мой дядя, но сейчас он пережидает смутные времена в Эрдени-Дзу».

Мы подошли к главному дугану, посвященному, как выяснилось, все тому же Майдари. По углам крыши торчали медные не то трезубцы, не то трилистники на шестах, отдаленно напоминающие лилию Бурбонов. Я знал, что они каким-то образом символизируют будущее торжество буддизма над всеми остальными религиями. Под луной вдруг начинал блестеть то один, то другой, и золоченый ганжир соседней часовни отвечал им таким же воинственным блеском, не похожим на свет истины.

Ветер утих, молитвенная мельница умолкла. Мы свернули за угол, рогатая голова демона внезапно выросла из тьмы. От неожиданности я вздрогнул, но тут же увидел, что это всего лишь чучело быка. Оно стояло у входа в храм, как автомобиль у подъезда, чтобы Майдари или кто-то из его свиты в случае нужды мог воспользоваться им как транспортным средством.

Я провел рукой по вздыбленной распорками бычьей спине. В пальцах остался клок шерсти. «Мы отлично умеем бальзамировать мертвецов, но таксидермисты из нас неважные», — сказал Баабар. Лишь сухой воздух полупустыни предохранял это чучело от окончательного распада.

Скоро мы вышли к отдельно стоящему субургану, который еще издали показался мне странным. Насколько я мог судить в меру своего дилетантизма, он не относился ни к одной из восьми канонических разновидностей. Подойдя ближе и встав спиной к луне, я с удивлением понял, что передо мной не что иное, как громадный, грубо вытесанный из камня фаллос в полтора человеческих роста, священный «лингам» шиваитов, но слишком натуралистичный, чтобы видеть в нем только условный знак творящей божественной силы.

Нижнюю часть глыбы скульптор оставил необработанной, едва наметив эллипсоидные контуры двух ядер, как бы скрытых под естественными складками породы. Столп вырастал из нее, она составляла с ним одно целое и в то же время оделяла его энергией преодоленной тяжести. Выше, однако, не оставалось уже никаких недомолвок. Могучий ствол отвесно вздымался вверх, всей своей каменной мощью готовый раздвинуть, пронзить, распереть, извергнуть.

Я вопросительно взглянул на Баабара. Тот улыбнулся: «Ну как?» «Похож, если вы это имеете в виду».

«Я, — сказал он, — предпочел бы более обобщенные формы, но такова традиция».

Затем я услышал историю о том, как Брюссон тоже поначалу был поражен, обнаружив сходное изваяние в каком-то горном монастыре на границе между Монголией и Амдо. Он обратился к настоятелю и узнал, что года три назад монахи этого хурэ один за другим начали слагать с себя обеты, уходили в окрестные кочевья, женились. Никто не понимал, в чем тут причина, пока не вскрылось, что каждый из ушедших был соблазнен прилетающей с гор дакиней, злым духом в женском облике. Не в силах противиться искушению, монахи с ней совокуплялись, а когда она переставала их посещать, забыть ее уже не могли и покидали монастырь, чтобы в объятиях смертной женщины найти хотя бы слабое подобие пережитых наслаждений.

Возникла опасность, что обитель совсем опустеет. В отчаянии настоятель решил прибегнуть к давно забытому способу, который применялся еще во времена Чингисхана и Хубилая и состоял в следующем: если по ночам дакини обессиливали своими ласками воинов, подолгу вынужденных обходиться без женщин, с вечера посреди походного лагеря ставился вырезанный из дерева мужской детородный орган таких размеров, чтобы эти твари сполна могли удовлетворить на нем свою похоть. Тем самым боеспособность монгольских войск поддерживалась на должном уровне.