Княжеская ведьма

Назавтра она была уже на ногах. Поневоле пришлось торопиться – ее ожидала забота, трудно представимая здесь – роды. Тем женщинам – «клячам» – все же пришлось побороть свой страх перед Карен, потому что сейчас они больше боялись, что роженицу придется бросить одну в поле, если роды будут долгие, а войско пойдет дальше. Слава Богу, лагерь пока не трогался с места. Карен потребовала освободить телегу, чтобы уложить роженицу, и ее послушались («княжеская ведьма велела») и даже дали более или менее чистых тряпок. «И воды» – распорядилась она. – «Как „где взять?“ Снегу растопите!» Она снова была на своем месте, и это придавало ей силы. Закатав рукава, она принялась за дело. Это были далеко не первые роды, которые ей приходилось принимать, но вот так, на морозе, с торчащим в нескольких шагах конвоиром… Счастье еще, что роды были довольно легкие – не каждой женщине, рожавшей в своей постели, выпадала такая удача… Это была девочка. Еще одна девочка… женщина… если ей удастся выжить в этом мужском мире.

Когда все было кончено, Карен, оставив роженицу и спеленутого младенца в телеге под присмотром остальных женщин, отошла, чтобы отмыть в снегу руки. Нагнувшись над сугробом, она не сразу заметила надвинувшегося на нее всадника. Это был Торгерн. Давно ли он здесь? Проезжал мимо или нарочно подъехал?

– Я убедился, что ты и вправду владеешь магией.

– Ну и что? – до нее с трудом доходило, что именно он говорит. Господи всемилостивый, зачем все? Здесь, под этим ледяным небом, на окровавленном снегу? Зачем жить, Господи? Но она сдержалась. Выдать свою ненависть – значит, погибнуть. Она должна быть всегда спокойной, несмотря ни на что, хотя загнанная внутрь ненависть может выесть неисцелимые язвы в душе, это ей подсказывал ее лекарский опыт. Но сейчас главное – не собственное исцеление. Вера – вот ее оружие. Вера горами движет, а ей ведь горы не нужны.

– Ну и что?

– То, что не сгною тебя в подземелье. Пока. Поедешь в Торгерн. В крепости ты получишь то, что тебе нужно. Помещение. Помощников.

– Посуду, инструменты…

– Это еще зачем?

– В первую очередь я лекарка.

– Это в последнюю очередь.

Тронул поводья, отъехал. Она осталась стоять, запахнув плащ. Охранник угрюмо косился то на него, то на нее.

Неважно, что разговор так закончился. Начало положено.

* * *

А гонец, принесший известие о Иорге, умер. Произошло это так. Когда остановились на ночлег, пришел Измаил и начал плести что-то неопределенное насчет того, что есть тут один сильно больной человек, и нельзя ли чем помочь…

– Что ж ты сразу не зовешь?

– Да как сказать…

Она поняла, почему он не называет больного. Ему явно хотелось помочь, но, помня, что с ней тогда делалось, он в равной мере опасался и отказа ее и согласия.

– Ну, пойдем, посмотрим, что там…

Он лежал в отдельной палатке. Вряд ли это была милость, скорее, Торгерн не желал, чтоб кто-нибудь услышал, что раненый скажет. Часовой взглянул на нее исподлобья, но пропустил, не сказав ни слова. В палатке было совсем темно, и в углу слышалось дыхание, теперь частое и прерывистое. Откинув капюшон, Карен подошла к раненому, села рядом.

Он открыл глаза.

– Да, это я, – сказала Карен, – я, добрый человек, – и взяла его за руку. Она не думала сейчас, что перед ней солдат вражеской армии, наверняка принимавший участие в тригондумской резне. Это был человек, страдающий от боли, и страдать ему оставалось недолго.

Измаил смотрел на нее во все глаза, но ничего такого, что он ожидал, не произошло. Она сидела, держа раненого за руку, и больше ничего, только иногда что-то приговаривала негромко.

– Он умрет? – спросил Измаил.

Свободной рукой она сделала ему знак молчать.

Прошло с четверть часа. Измаил, заскучав, уже перестал смотреть на них, и вдруг спохватился, что не слышыт больше ни голоса, ни дыхания больного.

– Что?

– Да. – она разминала затекшую руку. – Можешь попа какого позвать, если найдешь. Хотя ему уже, конечно, все равно.

– Ты сразу поняла, что он умирает?

– Да.

– Так почему…

– Иногда мне кажется, что надо учить принимать смерть так же, как учат принимать роды. – Вероятно, на эту мысль ее навело воспоминание о родах, которые она недавно принимала. – Может, в чем другом я и ошибаюсь, но одно знаю точно – чтоб человек умер спокойно, нужно, чтобы кто-нибудь сидел рядом и до самого конца держал его за руку. Хотела бы я знать, будет ли в мой час кто-нибудь держать за руку меня?

Она привычным жестом прикрыла глаза покойнику, встала, и уже другим, жестким голосом сказала:

– А ведь его убил твой князь.

– Нет, сламбедские бродяги, – с уверенностью возразил Измаил.

– Он! Если б он не лишил меня моих снадобий, я могла бы вылечить этого несчастного, и даже, если б меня вовремя позвали… А, что тебе объяснять! Мне пора идти. Ты зовешь священника или нет?

– Я пойду. Только я сперва должен…

– Ясно. Иди, порадуй хозяина, верный слуга.

Выходя, она подумала: «Непонятно, почему беднягу сразу не добили. Все говорят, что это у них принято. Верно, ждали, не расскажет ли еще чего».