Княжич Юра III

Особенно запомнились мне глаза Мари в одном из коридоров административного здания, которая, как раз, вывернула из-за угла с какой-то папкой в руках. Она была одета… допустим, в форму Лицея, её женский вариант, который мне, прежде ещё вблизи наблюдать не доводилось, поэтому и «допустим» — точно-то я не знаю. Могу только предполагать. По крайней мере, это было на форму очень похоже, имело погоны, аналогичные тем, что у меня, золотые и с большой буквой «Л» на них, а также вполне узнаваемый Лицейский шеврон на плече.

Единственно, у неё ниже этого шеврона ещё три золотых «курсантских галки» красовались, что, насколько мне было известно, обозначало номер курса, то есть, в данном случае — третий.

Хм, не знал, что она здесь. Хотя, если составить себе труд немного подумать, то это будет вполне логичным: она Одарённая, она дочь Князя, ей шестнадцать лет, а Дар свой она раскрыла в тринадцать — где ей быть, как не в лучшем и самом престижном учебном заведении для Одарённой знати в нашей Империи? Так-то, я же, после своего четырнадцатилетия (да и несколько месяцев до него), не слишком следил за её судьбой. Да и общался не часто. Пожалуй, как раз с начала той осени она и исчезла из поля моего зрения, появившись потом только однажды, непосредственно на праздновании моего дня рождения. Видимо, отец выбил у Лицея для неё увольнение на тот день — не могла же она не присутствовать на церемонии прощания с собственным женихом? Даже подарок сделала…

А вот теперь, увидев и узнав меня, она замерла, как вкопанная. Глаза её расширились, рот приоткрылся. Папка начала опускаться и чуть было не выпадать из рук.

Я ей молча приветственно кивнул. Потом не удержался от шалости: подмигнул и улыбнулся. После чего был проконвоирован дальше, к кабинету Директора Лицея, в приёмной которого и скрылся от её глаз, так и провожавших меня.

Что она подумала после такой встречи? Что она вообще могла в такой ситуации подумать?

Если поразмыслить, то, так-то, получается, это вообще наша первая встреча с того самого рокового выезда, когда я выкрадывал её бессознательное тело из лап более неудачливых похитителей. После-то, мы с ней не виделись — меня почти сразу сюда отправили, гораздо раньше, чем её выпустили из больницы. Не было времени поговорить и объясниться. Хотя, его и сейчас не было. Что, возможно, и к лучшему.

В общем, примерно так я и пришёл к нынешнему своему положению. Положению «пред ясны очи» Директора.

— Тренировкой, Ваше высокоблагородие господин полковник! — с соблюдением формы доклада, то есть, вытянувшись в стойку «Смирно», отрапортовал я на заданный ранее вопрос.

— Не понял, — нахмурился Булгаков. Потом подумал, поморщился и махнул рукой. — Не тянись. Толком объясняй — одни мы здесь.

— Если толком, — решив не провоцировать, последовал его распоряжению и перешёл в стойку, выполняемую по команде «вольно». Ну и горланить перестал. Ну а что? Рапорт же должен производиться «громко и чётко»? Вот я и гаркнул. Чётко. И Громко. — То, я же писал рапорты «по команде» о том, что мне нужно дополнительное время для тренировок в овладении Даром, так как я не успеваю подготовиться к экзамену на Ранг Гридня, который был мне назначен Ротмистром Вазаговым?

— Было что-то такое, — кивнул Булгаков.

— Конечно было, — кивнул я. — Лично на вашу подпись и резолюцию «Отказать» имел возможность полюбоваться. Вазагов мне показывал.

— Так, дальше то что? — поморщился полковник, явно не имея желания развивать эту тему и поторапливая меня с переключением на интересующую его.

— Дальше? Я писал и отправлял «по команде» другой рапорт. С просьбой об отмене или переносе экзамена на более поздний срок из-за того, что, в связи с загруженностью, не имею возможности нормально подготовиться к нему. На этот рапорт мне так же пришёл отказ.

— И? — нахмурился Булгаков.

— Я честно выполнял договорённость: действовал в рамках Уставов, правил и распорядков. Безрезультатно. Впрочем, как и всегда, как и везде. Действие в рамках к успеху не приводит никогда. Варианты официальных действий были исчерпаны. Значит, договорённость можно больше не соблюдать. А тренироваться мне нужно. Значит, я буду это делать и дальше.

— Хамишь, — прищурился полковник. — Опять хамишь.

— Ни в малейшей степени, Ваше высокоблагородие господин полковник, — ответил ему я, впрочем, по струнке не спеша вытягиваться. — Нет ни одного пункта Устава или внутреннего распорядка, который бы запрещал мне применять боевые Стехийные техники в карцере. Я ничего не нарушал… по форме.

— Это легко исправить, — сказал Булгаков. — Сегодня же такой пункт в распорядках появится.

— Пусть, — пожал плечами я. — Это принципиально ничего не изменит.

— Поясни, — ещё пристальнее посмотрел на меня сквозь свой прищур полковник.

— А что вы мне сделаете за нарушение? — вздёрнул одну бровь я. — Срок пребывания в карцере продлите? Вариант с телесными наказаниями мы уже проходили. Или, всё-таки, отчислите? Избавите себя от лишней головной боли в моём лице, а? — с искренним участием и почти не скрытой надеждой в голосе закончил я.