Княжич Юра III

Это подтверждение сильнее разожгло моё любопытство. Хотелось не просто видеть их, но и знать то, о чем они разговаривают. Однако, телескопа для этой цели было критически недостаточно, ведь, мало того, что читать по губам я не умею, так они ещё и стоят не самым удобным для такого моего занятия образом. Тем более, что даже и не стоят, а двигаются, перемещаются, прогуливаются.

Надо было искать другой способ. Делать что-то ещё. Я отлип от окуляра и рассеянно огляделся, судорожно соображая, что бы ещё предпринять, как до них добраться.

Взгляд упал на пруд… и застыл на нём. Пруд! Вода! Я могу слышать и видеть через воду, а эти двое стоят прямо на берегу, в непосредственной близости от кромки воды, чуть прихваченной неверным осенним ещё ледком.

Надо только сделать эту воду «своей»…

Я сосредоточился и потянулся к пруду своим вниманием… но, не добился успеха: он был слишком далеко от меня, и слишком большой, чтобы контролировать его сразу весь. Доля воды, что откликнулась на моё внимание, постоянно размывалась водой нейтральной. Удержать его не хватало внимания. Нужен был непосредственный контакт, чтобы это исправить. Я был почему-то уверен, что, если бы касался воды, то справился бы. Не с целым прудом, конечно, но с удержанием нужного объёма внутри него.

Непосредственный контакт… а почему бы и нет? Почему не попытаться… закосплеить Спайдермена? Ну, не совсем…Я положил правую руку на свой «телескоп» и сосредоточился, отдавая приказ объёму воды, его составлявшему. В следующую секунду, из телескопа в сторону пруда, выстрелила тоненькая ниточка-струна сжатой, спрессованной воды, чуть ли не уполовинившая «телескоп» из-за того, что пруд был действительно далеко от моего балкона, в двухстах-двухстах пятидесяти, а то и всех трёхстах метрах. И эта ниточка, натянутая и звенящая, как струна, соединила меня с поверхностью пруда, обеспечив тот самый, необходимый мне контакт.

Тут же всё стало гораздо проще. Несколько несложных волевых усилий, и вот я уже не я, а пруд. Та его часть, что была ближе всего к прогуливающимся мужчинам, которых я теперь и видел и слышал, словно, и правда, лично сам находился рядом с ними.

— … и что же, так и стоите на границе? Неужто у Молниеносного зубы затупились? Или нрав смягчился? — смог расслышать я знакомый голос полковника Булгакова.

— Не в этом дело, Вадик, — прозвучал после тяжёлого вздоха ответ моего отца. — Не в этом дело… Там сейчас очень туго в один узел сплелось столько всего, что ситуация совсем не так проста, как кажется. Борису просто не дают отдать тот самый приказ. Контрразведка проворонила подготовку к этой провокации, и мы упустили время. А теперь наша нынешняя группировка всё ещё недостаточна…

— Почти три десятка Богатырей — недостаточно? — изумился полковник. — На какую-то «Польшу»?

— Недостаточно, — хмуро ответил генерал. — По данным разведки, на той стороне сейчас порядка сорока Паладинов, восемь Пехливанов… и даже десяток Инкских Авкапхуру обретается. Так что, соваться туда — самоубийственно для нынешней группировки, Вадик. А снимать ещё Богатырей с других направлений — сложно, долго и опасно. Особенно сейчас, когда на востоке Осенсеи зашевелились. Да и Бессмертные снизу тоже своего не упустят, если мы в серьёзную войну ввяжется.

— Подожди, но Ханьцы же наши союзники? — нахмурился Булгаков. — Да и с Японией у нас «Вечный Мир»…

— На бумаге, — вздохнул снова Долгорукий. — На бумаге… на бумаге мы и с Европой в «мире» находимся. И с Инками торгуем. А по факту… одни только Персы своё Слово ценят.

— Грустно, — проговорил Булгаков. Какое-то время они неторопливо шли молча. Потом полковник снова заговорил. — Но, послушай, Пётр Андреич, не можем же мы такой плевок в лицо без ответа оставить?

— Не можем, — хмуро сказал генерал. — И не оставим. Подготовка уже идёт. У Бориса хорошая память и такие плевки он не забывает.

— Не сомневаюсь, — мрачно ухмыльнулся Булгаков. И снова оба замолчали. Они вообще разговаривали неспешно и с большими паузами.

Однако, именно эта пауза долго не продлилась. Не выдержал первым полковник.

— Пётр Андреич, а может…? — с куда большей живостью в голосе задал он вопрос моему отцу. И по тону его легко было понять, что вопрос относится уже к совершенно другой теме, нежели прежние реплики. Вот только, к какой?

— Не ной, Вадик, — поморщился отец. — Сам же видишь результаты.

— Вижу… вот только, может, всё-таки… а? — просительно заглянул в глаза гораздо более рослого Долгорукого Булгаков.

— Никаких «может». Раньше, может и можно было «может». Но, теперь, точно нельзя! Напоминаю, если ты забыл: Борис одобрил. И он будет следить. Не забудет — сам знаешь, — веско и с намёком ответил Долгорукий, глядя сверху вниз, точно в глаза Булгакову. — Это уже не дело Рода, а дело Империи.

— По живому режешь, Пётр Андреевич, — покачал головой Булгаков, слегка сдувшись под этим взглядом. — Но я правда уже не знаю, чем ещё надавить. Не смертью же ему настоящей грозить?