Княжна Голицына – принцесса моды

После лекции в университете я присутствовала на обеде, организованном в мою честь. Затем была приглашена на ужин одним из иерархов Русской православной церкви. Меня всегда поражает обаяние священников и монахинь в России. Монахини прекрасны, у них бело-розовая кожа, словно из фарфора. Священники высокого роста, с ясными глазами, густыми волосами. В православной религии чем выше на иерархической лестнице стоит священник, тем более внушительным и производящим впечатление он должен быть, и не только по своей внутренней силе, но и по внешнему облику, физическому здоровью, энергии линий. Отсюда – проницательный взгляд, пропорциональная и внушительная фигура.

Летом 1992 года вместе с Беппе Моденезе я посетила Венецию. Здесь, в Палаццо Морозини, с его полом, начищенным воском до блеска, мы ожидали русского посла Адамишина с супругой, которые должны были вместе с нами присутствовать на официальном ужине. Лишь только они вошли, я быстро поднялась навстречу и совершенно неожиданно поскользнулась. Я упала на правый бок и почувствовала страшную боль, но, превозмогая и скрывая ее, поднялась, поприветствовала друзей и даже проводила их на балкон полюбоваться панорамой города.

Драматичным был момент, когда я спускалась по ступенькам, поскольку в этом дворце нет лифтов. Я почти теряла сознание от боли. То же самое я испытала, когда мы садились на мотоскаф. В гостинице я быстро собрала вещи. Никогда этого не забуду: чудовищная жара, как всегда в августе, а я терплю такую боль! Всю ночь я не находила себе места, хваталась за ручки багажа, готовая уехать на рассвете. Утром друзья отвезли меня в больницу скорой помощи. По мнению врачей, переломов у меня не было, только очень сильный ушиб. В аэропорт я отправилась в кресле на колесиках. Я приехала в Рим и тут же позвонила жене одного известного ортопеда. Как только он вернулся из отпуска, он нанес мне визит и подтвердил диагноз, поставленный в Венеции. Он посоветовал также своего физиотерапевта. Тот приходил к нам домой, брал меня за ногу и тянул ее так, что у меня искры сыпались из глаз. От боли я просто не могла дышать. После четвертого сеанса я придумала какой-то предлог и мы расстались.

Следующий ортопед отправил меня на другой конец Рима на терапевтические процедуры, но я по-прежнему не чувствовала никакого облегчения. В конце концов, потеряв терпение и, подозревая ошибку в диагнозе, я попросила врача сделать мне рентгеновские снимки. И действительно, выяснилось, что у меня сломана лобковая кость. К счастью, перелом не дал осколков и кость срасталась сама собой. Я не стала предпринимать ничего дополнительно, уехала в Нью-Йорк и потихоньку начала привыкать ходить с тростью. Слава Богу, потом я полностью поправилась.

Как назвать все это? Стоицизмом? Но сколько уже раз я мужественно реагировала на неприятные события и боль. Может быть, объяснение заключается в моих корнях, в том, что я русская, и в особом характере этого народа, хорошо выраженном в словах французского академика Андре Зигфрида, которые Альфредо Пьерони приводит в книге «Русские, душа и история народа»: «Одна из самых азиатских черт русского человека – это его великое терпение, его сопротивляемость, способность выносить боль. Он умеет страдать и не удивляется тому, что жизнь трудна, а временами жестока. Это его качество вытекает из многовековой привычки сталкиваться с тяжелыми испытаниями, связанными с ненастьями, вторжениями, традициями жестокости в истории этой части мира. Все эти испытания представляются в итоге как естественное явление, поскольку они стали постоянными, русский воспринимает их с чувством реализма, не протестуя, как воспринимаются проявления силы и диктат государства. Возможно, русские люди обо всем этом думают, но подчиняются и склоняют голову, как перед силами природы. Таково значение слова “ничего”, производного от существительного “никто”, что означает “неважно”, “нихиль”. Они повторяют: “Ничего, ничего – это неважно”, а в глубине души говорят себе, что, несмотря ни на что, они выживут».

Итак, с больной ногой я уехала в Нью-Йорк. Только в предпоследний день перед отъездом я пригласила Джона Фэйрчайлда, поскольку не хотела, чтобы меня захватили все эти светские дела, завтраки, обеды и ужины. Когда мы, наконец, встретились, он спросил, какие новости я могу сообщить о Симонетте. Я ответила, что после 20 лет взаимного молчания мы снова стали подругами. «Как так?», – спросил Джон. «Из-за России», – ответила я. Бабушка Симонетты была русской, и, возможно, по этой причине она полагала, что двери этой страны распахнутся перед ней…

* * *