Книга 3. Между двух революций

Через несколько недель я удостоился видеть Муромцева, получив от него приглашение посетить его дом; с дочерьми его я играл некогда мальчиком; приглашение имело связь с инцидентом, который уже разбирал Муромцев, привлеченный к нему братьями Астровыми; эти-то знали Эллиса и в его бескорыстии, и в рассеянной невменяемости, и в способности против себя ненужно восстановить всех; Астровы имели вес в кадетских кругах; при их участии нашелся-таки противовес клевете; видные деятели наконец принялись выгораживать Эллиса, особенно когда зарвались октябристы; травля Эллиса тучковской газетой превосходила все меры¹⁰².

Тогда-то Н. И. Астров, с которым Муромцев считался, ввел последнего в детали дела и убедил войти в президиум третейского суда меж журналистом «Голоса Москвы» и Эллисом¹⁰³.

Муромцев меня не расспрашивал о подробностях ему уже знакомого дела; во время беседы он пристально меня изучал; я помнил его чернобородым красавцем; теперь предо мною стоял седой старик в великолепной позе мягкого величия; из беседы с ним убедился я: он будет держать руку Эллиса; и я — успокоился.

Не то чувство охватывало меня в первые дни инцидента; следствие хранило молчание; профессор Цветаев топил; пресса — выла; Эллис же был невменяем; и я не мог добиться четкого объяснения от него.

Тронул скульптор К. Ф. Крахт, живее всех взволнованный этим делом; он даже устроил у себя в студии совещание друзей Эллиса; в этой студии поздней собирался кружок, Эллисом названный «Молодым Мусагетом»; здесь были иные из будущих «центрофугистов»;¹⁰⁴

бывали: Марина Цветаева и молодой Пастернак.

У Крахта познакомился я с Кожебаткиным¹⁰⁵ и В. Ф. Ахрамовичем, скоро связавшимся с «Мусагетом»; Кожебаткина подсунул нам Эллис как незаменимого-де секретаря; Ахрамович сперва был корректором в «Мусагете»; привлекал его ум; привлекало живое отношение к делу; когда обнаружилось, что «незаменимого» секретаря нельзя держать в «Мусагете», засекретарствовал Ахрамович¹⁰⁶, оказавший живую помощь издательству, а мне, в частности, и большую услугу: умелым секретарством в нашем ритмическом кружке.

Возвратился я в Дедово — вовсе больной, потрясенный; и — вдруг телеграмма от Метнера: есть деньги на издательство или журнал; согласен ли?¹⁰⁷ Просит ответа, но под влиянием инцидента с Эллисом — первая мысль: какой там журнал? До него ль? И Соловьев соглашался со мной:

— «Я заранее должен сказать: мне — некогда будет касаться журнала; и я далек от всяких издательств; на меня не рассчитывайте».

Вообще Соловьев в нужную минуту выявил эгоизм и в отношении Эллиса, и по отношению ко мне; я, удрученный таким холодным ответом, чуть не послал Метнеру телеграммы: «Не надо». Но, вспомнивши о Петровском, Нилендере, Киселеве, поехал в Москву: за советом.

— «Нет, Боря, нельзя отклонять предложенья: издательство — нужное дело», — волновался Петровский.

Вообще он меня горячо взбадривал и поддерживал; тогда мы послали Метнеру лапидарный ответ: «Нужно»; Метнер тотчас же разразился огромным письмом, прося строго обдумать план действий: книгоиздательства или — журнала; и просил прислать смету, проекты; он писал, что еще на месяц задержится и чтобы мы разработали детали дела; он отвиливал от черной работы; мы принялись за организацию издательства «Мусагет», отклонивши журнал; я переехал из Дедова, унося печальное чувство: наши идейные пути с Соловьевым вполне разошлись;¹⁰⁸ и с той поры не было уже между нами былой жизненной связи; в заседаниях он не участвовал, нас избегая; участвовали: Рачинский, Петровский, Сизов, Киселев, я, Нилендер, Борис Садовской, Эллис, Кожебаткин, призванный в секретари, и Ахрамович, ставший корректором. Сентябрь протекал в разработке плана издания¹⁰⁹, сметы и отыскания помещенья редакции; уже подготовлялись и рукописи; явился и Метнер; официально редактор и издатель был он; редакционною тройкою — я, Метнер, Эллис; ближайший совет при редакции составляли Рачинский, Сизов, Киселев и Петровский; Метнер настаивал, чтобы меж редакторами состоялось следующее соглашение: «veto» каждого — безапелляционно; любое решение осуществлялось лишь согласием трех; и это впоследствии явилось подводным камнем работы; когда редакторы оказались лебедем, щукой и раком, то и не оказалось вопроса, на котором бы мы сошлись; «veto» стало каноном жизни издательства, и все культурное будущее оказалось в сплошных «нетях»; на «нет» нельзя строить; а «да» — не оказывалось.