Книга Балтиморов

– Да, дядя Сол.

– Надо хоть раз сходить на них посмотреть. Скажи кузенам. У меня билеты бесплатные, в ложи, все такое.

После ужина я пошел прогуляться по кварталу. Дружески здоровался с соседями, выгуливавшими собак, как будто был с ними знаком. Повстречав охранника в патрульной машине, сделал ему тайный знак, и он мне ответил. Но жест пропал зря: наше благословенное детство ушло навсегда, и вернуться в него было невозможно. Отныне Гольдманы-из-Балтимора принадлежали прошлому.

* * *

В тот самый вечер, когда я находился в Балтиморе, а мои кузены в Нью-Йорке, Коллин опоздала домой. Она выскочила из машины и бегом кинулась к двери. Повернула ручку, но дверь была заперта на ключ. Он уже ушел. Она взглянула на часы: двадцать две минуты восьмого. У нее навернулись слезы. Она открыла дверь своим ключом и вошла в темный дом. Она знала, что, вернувшись, он ее накажет.

Ей нельзя было задерживаться на автозаправке. Она это знала, Люк ей говорил. Она закрывалась в семь и в четверть восьмого должна была вернуться. Если она опаздывала, он уходил. Шел в свой любимый бар, а когда возвращался, набрасывался на нее с кулаками.

В тот вечер она ждала до одиннадцати. Ей пришла было мысль позвонить Вуди, но не хотелось его впутывать. Она знала, что это плохо кончится. В такие минуты она мечтала о бегстве. Но куда ей бежать?

Он пришел, грохнула входная дверь. Она подскочила. Он вырос в проеме гостиной.

– Прости, – сразу всхлипнула она, пытаясь утихомирить гнев мужа.

– Ты что себе позволяешь, бля? А? А? Ты кончаешь в семь. В семь! Я почему должен тут торчать, как мудак? За идиота меня держишь, да?

– Люк, прости. Ровно в семь, я как раз закрывалась, подъехали клиенты; я на пять минут задержалась.

– Ты закрываешь в семь, и будь любезна в семь пятнадцать быть дома! Невелика наука. Но тебе лишь бы нагадить!

– Но, Люк, на то, чтобы все закрыть, тоже нужно время…

– Сопли свои подбери, слышишь? И волоки задницу в тачку.

– Люк, только не это! – взмолилась она.

Он угрожающе наставил на нее палец:

– Лучше тебе со мной не спорить.

Она вышла и села в его пикап. Он уместился за руль, и машина тронулась.

– Прости, Люк, прости, – сказала она тихо, как мышка. – Я больше не буду опаздывать.

Но он уже не слушал. Он осыпал ее бранью. Она плакала. Он выехал из Мэдисона и поехал прямо по 5-й магистрали. Проехал мост Лебанон и двинулся дальше. Она умоляла его вернуться домой. Он усмехнулся:

– Тебе что, плохо со мной?

Потом вдруг затормозил посреди дороги.

– Приехали, станция Вылезай, – произнес он не терпящим возражений тоном.

Она тщетно пыталась спорить:

– Люк, пожалуйста, не надо.

– Вытряхивайся, живо! – вдруг заорал он.

Если он начинал орать, это был знак, что надо слушаться. Она вылезла из кабины, и он сразу уехал, бросив ее в восьми милях от дома. Так он ее наказывал: она должна была вернуться в Мэдисон пешком, посреди ночи. Она, в своем обычном коротком платье и тонких колготках, шла сквозь густой туман, в кромешной тьме и сырости.

Первый раз она пыталась протестовать. Когда Люк, багровый от крика, приказал ей вылезать, она взбунтовалась. Сказала, что с женой так не обращаются. Люк вышел из машины.

– Ну-ка, ангел мой, иди сюда, – произнес он почти ласково.

– Зачем?

– Затем, что я тебя накажу. По роже надаю, чтобы понимала: когда я приказываю, твое дело – слушаться!

Она тут же извинилась:

– Прости, я не хотела тебя сердить… Хорошо, я все сделаю, как ты хочешь. Извини, Люк, не злись.

Она сразу вышла из машины и пошла по дороге, но не прошла и пяти метров, как до нее донесся голос Люка:

– Ты не догоняешь, что я тебе говорю, или как? Язык человеческий понимать разучилась?

– Понимаю, Люк. Ты мне сказал уматывать, я уматываю.

– Это я раньше сказал! Теперь тебе другой приказ. Я что тебе говорю, а?

Она в ужасе разрыдалась:

– Я уже не знаю, Люк… Прости, я уже ничего не понимаю.

– Я тебе сказал идти сюда и получить по роже. Забыла?

У нее подкосились ноги.

– Прости, Люк, я усвоила урок. Я буду слушаться, обещаю.

– Сюда! – заорал он, не двигаясь с места. – Когда я говорю “сюда”, ты должна идти сюда! Все бы тебе выдрючиваться, да?

– Прости, Люк, я была дура, больше это не повторится.

– Сюда, мать твою! Иди сюда, или я тебе вдвое наваляю!

– Нет, Люк, пожалуйста!

– Живо!

Она в страхе подошла и встала перед ним.

– Тебе причитается пять славных оплеух, ясно?

– Я…

– Ясно?!

– Да, Люк.

– И я хочу, чтобы ты считала.

Она встала перед ним, он занес руку. Она закрыла глаза, сотрясаясь от рыданий. Он влепил ей пудовую пощечину. Она с криком упала на землю.

– Я сказал, считай!

Она рыдала, стоя на коленях на сыром бетоне.

– Раз… – с трудом выговорила она сквозь слезы.

– Отлично. А теперь встала!

Она поднялась. Он ударил ее снова. Она согнулась пополам, держась за щеки.

– Два! – выкрикнула она.

– Хорошо, а теперь на место!

Она повиновалась, он поднял ей голову и со всей силы дал еще пощечину.

– Три!

Она упала навзничь.

– А ну встала, что разлеглась! И не слышу, чтобы ты считала.

– Четыре, – всхлипнула она.

– Вот видишь, почти все. Быстро встала передо мной! Голову прямо!