Книга Бекерсона

Он ушел до официального завершения похорон. И лишь теперь, покинув кладбище, совершив свой любимый уход, ощутил собственное удивительное единение со скончавшимся писателем, который упокоился в своем деревянном ящике. При этом он задумался о собственной смерти, которая ему в любом случае предстояла. Для таких размышлений кладбище казалось наиболее подходящим местом… Потом он зашел в какое-то кафе, где за упокой Кремера выпил рюмку водки, чтобы проститься с ним еще раз. Ведь не исключено, что его убили, а может, он просто покончил с собой. Вывод о простоте случившегося в его представлении никогда не брал верх над укоренившимся убеждением в катастрофе, которая угрожала и лично ему, Левинсону. Он долго стоял, опершись о стойку, и размышлял о том, что хотя любая личная жизнь, его или Кремера, протекала во внешне неодинаковых, собственных или сугубо персонифицированных и тем не менее в одних и тех же индивидуализированных рамках, их всех неизменно характеризовала обезличенная бесчувственная жизнь… Уже тогда он оказался не в состоянии правильно осознать эту мысль и до сих пор не сумел все адекватно переварить, терпя неудачу уже при самом первом подходе.

Едва он добрался до дома и открыл входную дверь, как зазвонил телефон. От неожиданности он даже подумал, что не туда попал. Подойдя к аппарату, снял трубку и раздраженно проговорил: «Алло!» В ответ наступила пауза, потом раздалось:

Это Левинсон? — Да.Уже не совсем чужой голос прозвучал на этот раз твердо, в некоторой мере даже решительно, но вместе с тем мягко и мелодично, как ему показалось, даже светло, с легкой улыбчивой интонацией: Это один ваш добрый друг. — Да?

Левинсон замер, изначально понимая то, что словно само по себе открывалась в решающие моменты. Значит, это был его голос, который напомнил о себе вновь, мягкий, обезличенный, трудный для осознания: Нам не мешало бы как-нибудь встретиться. — Да?От напряженного внимания ему удавалось выдавить из себя только это дурацкое «да».

Предлагаю встретиться на Альстере, в десять утра на Альстере, остановка «Плотина».На этих словах разговор оборвался. Левинсон стоял онемев, прижимая телефонную трубку к уху. Он продолжал выслушивать прерывчатый треск, озаренный и неуверенный — идиот, не знающий ответа на сотню всяких вопросов.

Он размышлял только над одним: значит, это произошло, это был он, друг Бекерсон

, ты смотри, у него и голос есть, разговаривать умеет, какой прогресс! Со мной беседует — хотя и не совсем естественно, не совсем верно, зато очень спокойно, уверенно, невозмутимо, не без понимания формы, пропорций. А голос у него мягкий, звенящий, почти что человеческий, из плоти и крови. Трудно представить себе, а ведь человек, человек из человечины, и вот такое сообщение? Нам не мешало бы как-нибудь встретиться — добрый друг — предлагаю— вот ведь свинья, вся гладкая, не уцепишь, зато такая уверенность, такое спокойствие, превосходство — кто же здесь в итоге сумасшедший?

Таким образом, со смертью Кремера вся эта история не закончилась, ведь он даже позвонил по телефону да еще затеял разговор, и голос-то какой, почти человеческий, голос у Бекерсона как у Фантомаса, по крайней мере совсем не похожий на маленького марсианина, о да, Левинсон, и все-таки ты идиот! А может, этот голос шептал ему слово «Кремер» в рыбном ресторане, такое, впрочем, тоже не исключалось… и наконец, еще один удар: Бекерсон уверовал, что он действительно исполнил-таки поручение, согласно которомусовершил убийство Кремера! И это даже не показалось абсурдом, поскольку тот совершенно очевидно потребовал этого от него, Левинсона… И как он должен был ему ответить? В данный момент он фактически размышлял о пистолете CZ-75 и казался самому себе смешным дилетантом и безнадежным чудаком… Он вынул пистолет и стал его рассматривать — абсурд, да и только! Мысль о применении оружия могла прийти в голову только безумцу, да еще в таком большом городе, как Гамбург, да еще в дневное время, вернее в утреннее, в десять часов утра, отслеживать живого человека, чтобы выстрелить в него. В общем, для того чтобы снова упаковать штуковину, долго размышлять ему уже не потребовалось.