Читаем Книга бытия полностью

— Оленька, не надо расстраиваться, — говорила Мара. — Женька грубиян, но он не хотел тебя оскорблять. В самом деле — что особенного? Я постелю вам обоим. И можешь быть спокойна: никто из наших друзей не узнает, как ты провела ночь.

Я заговорил не сразу — сначала нужно было усмирить ярость. Я притворился, будто продолжаю прежний абстрактно-философский спор. Бугаевского было нетрудно обмануть…

— Скажи мне, пуританин, до каких границ простирается твое пуританство? — спокойно начал я. — Ты, значит, считаешь, что с одинокими женщинами позволено все?

— Я пуританин, а не ханжа, — с неожиданным достоинством ответил он. — Против законов природы я не восстаю. Одинокая женщина — самодовлеющая личность. Она никого не оскорбляет своим поведением. Ее поступки — ее личное дело.

— На замужних женщин твое пуританство распространяется?

— Только на них! Юлий Цезарь, которого ты считаешь величайшим гением в истории, говорил, что его жены не должно касаться даже подозрение, ибо раскованность жены оскорбляет мужа.

— Мысль ясна. Теперь я ухожу. Руки не подам, пока не уясню, чем твое пуританство отличается от хамства и наглости. Можешь меня не провожать: я не пуританин и могу забыть, что ты мой друг.

Я подошел к Оле и нежно поцеловал ей руку. Она только беспомощно взглянула на меня. Я обратился к Маре:

— Мара, милая, проводите меня, пожалуйста, я боюсь заблудиться в ваших бесчисленных дверях.

Она вышла, я последовал за ней.

В коридоре я захлопнул дверь, прижал ее спиной, схватил Мару и притянул ее к себе.

— Что с вами? Что вы делаете? — испуганно закричала она.

— Целуй меня! И поскорей! — потребовал я, обнимая ее. — Твой муж скоро забеспокоится и начнет к нам ломиться. Надо успеть.

Женя, услышав за стеной какую-то возню, и вправду стал рвать дверь.

— Пустите! Немедленно пустите, не то подниму шум на весь дом! — настаивала Мара, пытаясь вырваться. Впрочем, голос она не повышала, чтобы не будоражить многочисленных соседей.

Но я ее не отпустил. Я сжал ее еще крепче — голова ее откинулась, и я впился в ее рот.

И тут произошло то, чего я не ожидал. Мара, похоже, уже была пьяна — и мой натиск окончательно ее замутил. Она вдруг обхватила руками мою шею и страстно ответила на поцелуй.

У нас, видимо, сместился центр тяжести — я покачнулся и перестал придерживать дверь. В коридор вырвался разъяренный Женя. Он окаменел, обнаружив, что Мара висит на мне. Я осторожно опустил ее на пол — судя по всему, она не понимала, что произошло.

— Теперь ты видишь, пуританин, что подозревать надо всех женщин! — фыркнул я. — Даже жену Цезаря. Жены московских доцентов — не исключение.

И я выскользнул наружу. Мне было очень весело. Вслед мне неслись Женины ругательства — в них было больше удивления, чем ярости.

Я шел по опустевшим улицам и непрерывно смеялся. Я радовался, что мне удалось так удачно наказать Бугаевского. Естественно, я не предполагал, что спустя месяц он нанесет мне ответный удар — и тот будет гораздо сильнее.

Когда Женю арестуют, он вспомнит о нашей последней встрече, о своей жене в моих руках — и первым и главным своим подельником назовет меня.

Утренним поездом я вернулся в Ленинград.

Все было в порядке. Борис приходил поздно вечером, Фира уехала на очередные гастроли. Маруся командовала домом, а ею повелевала быстро подраставшая Наташа. Моя малярия то приходила, то пропадала, будто ее и не было. Она здорово ослабела. Я надеялся, что скоро она закончится — то ли от количества проглоченных пилюсь, то ли от ее собственной усталости.

В конце мая Морозов ушел с завода еще до обеда и вернулся только к вечеру. Он был сильно взволнован.

— Вызывали в Большой Дом. Учинили допрос, — сказал он. Большим Домом в Ленинграде называли огромное здание ОГПУ, недавно возведенное на Литейном проспекте, на углу Шпалерной. Я подумал, что вызов связан с прошлогодней пропажей драгоценной проволоки — других важных грехов ни за собой, ни за Морозовым я не знал.

— Платина? — спросил я со страхом.

— Не платина, а ты. Интересовались, кто ты такой, почему появился в Ленинграде, каким образом устроился на завод, как ведешь себя на работе. Думаю, кто-то на тебя настучал.

— Что ты сказал?

— Что надо, то и сказал. Что хороший работник, что в фаворе у Кульбуша, что тебе повысили зарплату. В общем, если после моего отзыва тебя не наградят орденом, то в мире нет справедливости — так я считаю.

И мы неразумно засмеялись — слишком весело для создавшейся ситуации.

Вечер 6 июня был до удивления хорош. Подходила пора белых ночей. Я задержался на работе и поздно вышел из проходной. Уходящее солнце пересекало проспект Красных Зорь — небо по его оси пламенело. Я остановился на мосту через Неву и долго вдыхал запах быстротекущей воды. Потом миновал торжественную решетку Летнего сада и свернул по Фонтанке на Сергиевскую, в Соляной переулок. Мне было так хорошо, как редко бывало. Я растрогался от красоты мира, в котором мне посчастливилось жить.

Дома меня ждал паренек чуть постарше моих двадцати пяти с ордером на обыск и арест.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
10 гениев, изменивших мир
10 гениев, изменивших мир

Эта книга посвящена людям, не только опередившим время, но и сумевшим своими достижениями в науке или общественной мысли оказать влияние на жизнь и мировоззрение целых поколений. Невозможно рассказать обо всех тех, благодаря кому радикально изменился мир (или наше представление о нем), речь пойдет о десяти гениальных ученых и философах, заставивших цивилизацию развиваться по новому, порой неожиданному пути. Их имена – Декарт, Дарвин, Маркс, Ницше, Фрейд, Циолковский, Морган, Склодовская-Кюри, Винер, Ферми. Их объединяли безграничная преданность своему делу, нестандартный взгляд на вещи, огромная трудоспособность. О том, как сложилась жизнь этих удивительных людей, как формировались их идеи, вы узнаете из книги, которую держите в руках, и наверняка согласитесь с утверждением Вольтера: «Почти никогда не делалось ничего великого в мире без участия гениев».

Александр Владимирович Фомин , Александр Фомин , Елена Алексеевна Кочемировская , Елена Кочемировская

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное