Книга бытия

Главной причиной обратного переселения, вероятно, была отдаленность от работы. Транспорт не ходил годами — первый трамвай после четырехлетнего перерыва пустили только в 1922 году. Наверное, влияла и тоска: все вокруг не свои! Но вот что интересно: незваные гости потихоньку возвратились на старые места, а созданная ими перенаселенность не только сохранилась, но и стала важной социальной особенностью грядущих десятилетий. Люди рождались и взрослели в коммуналках, общие кухня, уборная, ванная влияли на психику. Соседские, имущественные, идеологические, государственные нелады и склоки — все это можно назвать эффектом коммунальной квартиры. «Коммунальность» причиняла тысячи неудобств — и властно принуждала считаться с соседями, накладывая кандальные узы на бытовой индивидуализм.

Только после смерти Сталина страна попятилась к индивидуальному жилью (сперва — нерешительно, потом — все быстрее). Этот возврат к старому — широкий шаг вперед. Но мне кажется, наши сегодняшние правители не отдают себе отчета, чем грозит их всевластию неизбежная перемена психики, не отягченной необходимостью постоянно испуганно или зло озираться на соседа по квартире. Впрочем, они не сознают и других перемен — гораздо более пекучих, чем какая-то подспудная психологическая революция.

Наша семья попала в разряд одаренных помещением. Домовладельца Федотова (или Федосова; остановимся ради простоты на Федотове) уплотнили, а потом и вовсе забрали в ЧК: он не внес причитающейся контрибуции. Из трех его роскошных — по молдаванским понятиям — комнат одну, освобожденную, передали маме — все же рабочая в недавнем прошлом, к тому же жена известного на Молдаванке большевика… Шило, в общем-то, менялось на швайку: одна крохотная комнатушка — на другую, вряд ли много больше.

Но первая комната, самостоятельная квартирка, была из голытьбовых, для босячья, а вторая, хоть и в новоорганизованной коммуналке, но буржуазная — незначительность физических отличий гигантски перекрывалась идейной благодатью. Воодушевляющий принцип «Кто был ничем, тот станет всем!» осуществлялся практически — повод для всеобщей дворовой зависти имелся…

Человек, которому все завидуют, уже по одной этой причине не может не чувствовать себя счастливым. Не сомневаюсь: мама была счастлива! Что до меня, то я просто задирал перед приятелями нос: мы вознеслись на второй этаж — теперь можно было взирать на одноэтажную шушеру с величественной высоты двадцати лестничных ступенек!.. Второэтажное наше величие прервал неожиданный обыск. Хорошо помню, что в комнаты, оставленные домовладельцу, пришел наряд красногвардейцев в черных кожаных тужурках — вскоре эта форма станет знаком отличия чекистов, хотя, припоминаю, тужурки эти носили и армейские командиры. Федотова дома не было; не уверен, что и жену его не арестовали, — кто-то, впрочем, остался. Маму не то позвали, не то она вызвалась присутствовать сама — чтобы узаконенный обыск с изъятием имущества не превратился в беззаконный грабеж. Я, естественно, юлил вдоль стен и между мебелью, стараясь не мешать — но и не упустить ни одной подробности захватывающего зрелища.

Начальник наряда, молодой парень с маузером на боку, убедившись, что ничего примечательного не обнаружилось, обратился к матери:

— Вы, собственно, кто здесь будете, гражданка?

— Соседка из вселенных, — ответила мама. — Жили внизу, дали ордер на уплотнение.

— Отлично! Посмотрим и у вас, соседка. Ведите в свою комнату.

Мама запротестовала. Она из рабочих, жена большевика, по какому праву ее путают с буржуазией? Начальник наряда, не вдаваясь ни в юридические, ни в социальные тонкости, дал знак своим и открыл дверь в нашу комнату. И здесь совершилось чудо!

У плиты стояли два мусорных ведра, доверху набитые золой. Они притулились здесь уже давно, и никто — ни мама, ни бабушка — и не думал их опорожнять. А когда я попытался их поднять и вынести в мусорный ящик (они показались мне неподъемными!), мама, поспешно ринувшись к плите, наградила меня оплеухой — чтобы я случаем не надорвался (так — в свою пользу — оценил я ее поступок). А чекист подошел к ведрам и вывалил золу на пол! И перед моими зачарованными глазами засверкало золото… Золотые монеты я видел часто, до революции это была валюта ходячая, но в таком количестве узрел впервые — и в последний, естественно, раз. Оба ведра больше чем наполовину были заполнены золотом — зола только присыпала его поверху.

— Собирайте и считайте! — сказал чекист, взял из рук одного из красногвардейцев винтовку, подошел к окну и хладнокровно ударил прикладом в каменную кладку под подоконником.

Он точно знал, где и что надо искать, этот молодой человек с маузером на боку! Побледневшая мама не проронила ни слова, когда вдруг выпал кирпич, за ним — другой… Чекист просунул руку в дыру и спокойно вытащил бумажный пакет, обмотанный тряпками. Отшвырнув тряпки, он аккуратно положил его на стол. Из дыр в бумаге посыпалось золото — такие же пяти- и десятирублевики, как и те, что таились в ведрах.