Книга для родителей

Тимка задумался о рашпиле, а из-за рашпиля снова выдвинулся вопрос о Пете Губенко. С настоящей лодкой связывается счастливая область лета и летней мечты. Лодка – это и рыба, и ночевки на островах, и костры, и уха, и, наконец, матросы, раздающие ножики и умеющие делать переметы. Все эти блага, кроме матроса, конечно, были знакомы Тимке с прошлого лета. Но прошлым летом приходилось выступать в самых незначительных ролях, потому что лодку доставал отец у электромонтера Еленича, а за рыбой ездили и отец, и Еленич, и Сережка, и Ленька Бычков, и еще товарищ Сережки Абрам Ройтенберг. Вот сколько ездило. И каждый о себе воображает, а Тимке оставались такие пустяки, как собирание валежника для костра и одна малюсенькая удочка без поплавка, на которую ночью все равно ничего не поймаешь.

Канавка уже перерезала двор и вплотную подошла к подворотне. Мальчики с лопатами вышли на улицу и приступили к самой ответственной части работы. Поток сейчас шумел в одиночестве, и было даже жалко, что даром пробегает такая масса воды. Кирик сказал:

– Вот здорово будет! Они завтра прилезут, а речка вся у нас! И, кроме того, гавань.

Но в этот момент из неразборчивого лунного пространства к самым воротам выдвинулась высокая фигура отца. Минаев переступил через поток и остановился:

– Тимка! А это кто? Кирик? Что вы здесь в темноте делаете?

– А мы копаем, – весело ответил Тимка.

Он был доволен, что можно похвастаться перед отцом таким замечательным начинанием.

– Копаете? Для чего?

– Ты посмотри: мы на дворе уже кончили. А теперь здесь прокопаем, и она прямо сюда побежит. Речка.

– Вот как! Здорово! Люди из дворов воду отводят, а вы, наоборот, во двор. Чего это вам пришло в голову?

Тимка закричал обиженным голосом:

– Так они все сюда приходят. Приходят… и тут… с кораблями все.

– Кто это?

– Да все! Со всей улицы. Им досадно, что тут хорошо бежит и водопадом падает. Так они и лезут.

– Понятно. А вы все-таки молодцы! Значит, только вы будете пускать корабли?

Хотя Тимка и услышал что-то каверзное в тоне отца, но не имел времени разобраться в нем, а кроме того, его увлекла действительно верная догадка, что пускать корабли будут только они с Кириком. И поэтому Тимка ответил воодушевленно:

– Ну да! Они придут, а речка к нам потекла.

– Замечательно! Кто же это так остроумно придумал? Неужели ты?

– Это мы с Кириком.

Кирик стоял с лопатой в руках и с некоторым смущением выслушивал восторженные восклицания Минаева. Он спокойно даже пропустил мимо ушей довольно наглое со стороны Тимки нарушение авторского права, ибо на самом деле придумал только он один – Кирик.

Минаев расставил ноги над потоком и сверху вниз смотрел на мальчиков. Можно было подумать, что он любуется.

– Да. Жаль вот, что всю улицу нельзя к вам во двор перевести.

Тимка с тревогой прислушался к этому явно гиперболическому сожалению и промолчал. Кирик зато громко рассмеялся:

– А на что нам улица?

– Будете ходить по улице, а другие чтоб не ходили. Хорошо, правда?

Тимка понял, что лучше дальше в прениях не участвовать. Но и прения приняли такой характер, что участие в них Тимки представлялось излишним.

– Паршивцы такие! Видишь, что придумали? Идем домой!

Тимка пошел впереди отца. Он не заметил, как он перешагнул только что сделанное русло, и не заметил, как очутился в комнате, как снял пальто.

Сергей до сих пор сидел над книгой, но Тимка уже не мог интересоваться никакими высокими науками. Он сел на табуретке, направил неподвижный взгляд в угол и вообще приготовился к неприятностям.

Отец вышел из кухни с полотенцем в руках и сказал громко:

– Хороший у меня сын! Лужа на улице, так и то ему досадно, почему лужа на улице, а не у него в кармане? А? Все на лужу смотрят, мимо лужи ходят! Куда такое годится? Нельзя! Один Тимка может, другим нельзя! Вот до чего жадность доводит подлецов!

Тимка тупо смотрел в угол, и душа его сгибалась под тяжестью обвинений. Отец стоял посреди комнаты прямой и крепкий, как башня, все вытирал и вытирал руки, говорил рокочущим басом; его светло-голубые глаза только изредка поглядывали на Тимку, а больше смотрели на полотенце. Так же смотрели и подбородок, и смятые в крупные складки бритые щеки. И Тимку поражали не столько его слова, сколько выраженная в позе и в голосе сила. Тимка чувствовал, что перед этой силой он, Тимка, – ничтожество, и больше ничего он чувствовать не мог. Не мог он и думать, но для злости оставалось место, и Тимка злился на Сергея и на мать. Сергей смотрел на Тимку с улыбкой и раза два громко рассмеялся, а мать стояла рядом с отцом и делала такой вид, как будто она грустно улыбается. Они просто рады, что Тимка попал в такое трудное положение, что не обратился в такое жалкое ничтожество. Тимка ухитрился даже посмотреть на Сергея уничтожающим взглядом.

Отец ушел в кухню, а Сергей хохотал:

– Да неужели, Тимка, ты хотел лужу себе заграбастать?