Книга для учителя. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР

[…] Частные предприниматели охотно заключали выгодные для них договоры об использовании арестантского труда, потому что были гарантированы от забастовок, от предъявления им требований увеличения заработной платы, об улучшении условий труда […]. Технический прогресс не проникал за тюремные стены. Поэтому оборудование различных мастерских было сравнительно с фабриками на воле первобытным.

Всего ярче сказалась эксплуатация труда каторжан в хлопко-

трепальной мастерской […]. Их труд состоял в верчении тяжелых машин. Работа была тем более изнурительной, что машины не ремонтировались. При работе поднималась густая ядовитая пыль, от которой каторжане задыхались. Им приходилось работать вне помещения на дворе в зимнюю стужу и в летний зной. Главным надсмотрщиком мастерской был надзиратель Ветров, не расстававшийся с плеткой […].

Условия работы «на хлопке» были таковы, что человек, проработавший там в течение нескольких месяцев, обычно тяжко заболевал и становился калекой. Отправить арестанта работать «на хлопок» звучало в устах орловских тюремщиков как страшная угроза.

Гернет М. Н. История царской тюрьмы. T. V. М., 1963.С. 256–258.

№ 16

Из воспоминаний А. К. Воронского

Вечером меня […] под конвоем направили в Спасскую часть, оттуда через несколько дней перевели в «Кресты», в одиночку.

Я обвинялся по сто двадцать шестой статье за «принадлежность к преступному сообществу, поставившему своею целью насильственное ниспровержение существующего строя».

Я научился перестукиваться по тюремной азбуке, ловил и опускал «удочки» через окно с табаком, с записками и с нелегальной литературой, лгал на допросах, читал Маркса, Кропоткина, Бальзака, Флобера и Достоевского. Я чувствовал свою революционную возмужалость и гордился ею. И я познал томительную тоску одиноких, однообразных тюремных дней, я переживал часы восторженного подъема всех своих сил и часы душевного отупения и безразличия, какие испытываешь только в одиночном заключении, но все же я поправился в тюрьме и почувствовал себя здоровым.

Спустя полгода меня судили. Я ожидал, что прокурор разразится грозной обличительной речью, и заготовил на досуге в ответ ему пространное «последнее слово подсудимого» […]. Но на суде все шло по-иному. Сухопарый и унылый помощник прокурора, когда дошла очередь до него, поднялся и заявил, что он поддерживает обвинение. Сказав это, он сел. Я был обескуражен. Мой защитник, […] обращаясь почтительно к членам судебной палаты, говорил:

— В деле имеется письмо подсудимого к матери, в котором он писал, что занят социал-демократической работой. Но разве это документ? Ни в коем случае. Перед вами, господа судьи, юноша; еще недавно он сидел за школьной партой[3]. Вспомните этот чудесный возраст, эту утреннюю зарю в жизни человеческой […].

В эти годы в задушевных и интимных признаниях и в письмах желаемое и ожидаемое принимается за настоящее […].

Я мрачно отказался от «последнего слова».

Защитник поставил вопрос суду: если подсудимый не виновен по статье сто двадцать шестой, то не виновен ли он по статье сто тридцать второй, предусматривающей хранение преступной литературы с целью распространения?

[…] Суд возвратился с совещания […]. Секретарь скороговоркой прочел приговор: признан виновным по сто тридцать второй статье, приговорен к году крепости с зачетом предварительного заключения.

Воронский А. За живой и мертвой водой. М., 1970.С. 138–140.

№ 17

Письмо депутатов Думы — «выборжцев» С. Д. Урусову

Таганская тюрьма, 5 июля 1908 г.

Дорогой товарищ! Мы рады Дню Вашего ангела, [рады] сказать Вам, сколь высоко Вы стоите в наших глазах, сколь близки Вы нам, сколь дороги, сколь нежные чувства мы к Вам питаем. Вы здесь лишь потому, что пожелали разделить общие лишения, общую ответственность[4]. Месяцы тюрьмы нам дали возможность узнать друг друга, и в эту минуту мы не хотим говорить ни о ком другом, только о Вас, о нас. Мы не говорим, как к Вам должно относиться и, несомненно, относится русское общество. Сегодня приветствуем Вас мы — Ваши созаключники, соарестники. Вы вплели в венок традиций аристократического рода воспоминание о тюрьме как награде для народного избранника! Оно властно скажет грядущим поколениям, что в определенные минуты народный представитель о себе не смеет думать!

По поручению выборгской колонии заключенных староста выборгского крыла А. Ледницкий

РГБ ОР. Ф. 550. К. 3. Д. 23.

№ 18

Из воспоминаний П. Н. Милюкова