Книга домыслов

– Днем я накрываю занавесом мои чертежи, чтобы не выгорели, а зимой – чтобы они не отсырели. Я его нашел в большом ящике, в котором отец хранил всякий хлам. Портреты оттуда же.

– Наследие предков?

Фрэнк пожал плечами:

– Пожалуй, что так.

– Вы знаете, кем они были?

– Нет. Я никогда не интересовался прошлым моей семьи. Картины есть картины. Понимаешь? Они мне нравятся. С картинами здесь немного уютнее.

В дверь амбара постучали. Ли принесла пиво. Я отказался, но бутылка все равно перекочевала мне в руку. Ли поцеловала мужа в щеку и стряхнула древесную стружку. Жесты, ставшие плавными после долгих лет повторений. Из окна я видел пролив до самой гавани. Огни парома бежали иноходью к маяку, установленному на мели посредине фарватера, и далее к Коннектикуту. Некоторые люди всю жизнь провели, разъезжая туда и сюда по одним и тем же водам: постоянно в движении, но все время на одном месте.

Когда моя бутылка глухо стукнула о чертежную доску, звук этот заставил вздрогнуть нас обоих. Большой мокрый отпечаток образовался на чертеже. Чернила местами расплылись. Я вновь взглянул на занавес. Он казался мне удивительным, оригинальным, но в то же время был чем-то знаком. Я посмотрел на портрет бородатого мужчины. Взгляд беспокойный. Надо будет поискать в журнале похожий рисунок… На всякий случай… Хотя бы для того, чтобы убедиться, что мне это показалось.

– А эти люди на портретах, они что, родственники?

– Возможно. Я не знаю. Как я уже говорил, картины лежали в ящике вместе с занавесом. Эти вещи принадлежали отцу, а до этого, вероятно, деду. Я смутно помню, что видел их в доме деда, когда был еще совсем маленьким. Дед никогда ничего не выкидывал, все хранил.

Бородач требовательно смотрел на меня с портрета. Ему явно хотелось, чтобы я занялся его прошлым. Уверен, что я уже видел это лицо, оно смотрело на меня со страницы журнала.

– Извините, Фрэнк, но мне пора.

Энола и Дойл лежали на охапке морской травы на краю обрыва и смотрели на звезды. Сестра положила одну руку себе под голову, а другую запустила в карман. Опять карты! Они даже не заметили, как я прошел мимо них в дом.

Журнал на столе лежал закрытым, как я его и оставил. Я начал с самого начала, методично выискивая рисунки. Вот здесь нарисована маленькая лошадка. А вот это похоже на ламу. Скелет – должно быть, часть недорисованной карты Таро. Запись касательно башмаков и сапог. Костюмы. Рисунок парика. А вот и портьеры, накинутые на клетку для диких животных, в которой, впрочем, сидит мальчик. Через десяток страниц я наткнулся на зарисовку обстановки фургона. Там на стенах висели овальные портреты. А после… ну да… рисунок бородача, сделанный Пибоди. Я видел оригинал. На нем лицо скорее славянское, а на рисунке Пибоди – англосаксонское. Так он воспринимал этот портрет.

Черчварри поднял трубку и попросил подождать, пока он закончит разговор по другой линии.

– Фанатик Данте. Несносный человек. Воображает, что он мой единственный клиент, – сказал букинист. – Вам уже доставили «Наложение заклятий и проклятий»?

– Да, – сказал я и, поблагодарив Черчварри, произнес: – Я звоню вам не из-за книги. Я только что узнал кое-что странное: у моего соседа, которого я знаю всю жизнь, есть вещи, изображенные на рисунках в журнале Пибоди.

– Вы явно взволнованы.

– Немного, я…

Я так и не нашелся, что сказать.

– Какие вещи? – спросил Черчварри.

Я представил, как мой собеседник меряет шагами помещение. Я слышал, как он открывает дверь, чтобы жена, если нужно, могла его позвать. Затем я вообразил, как он направляется в заднюю часть магазина, где полки забиты одними солидными изданиями, как в справочном отделе Грейнджера. Там наш разговор не услышат посторонние.

– Театральный занавес и портреты.

Я слышал, как скрипнул отодвигаемый стул, как Черчварри принялся переставлять книги.

– Занавесы очень похожи один на другой.

– Я видел тот же самый занавес. Мартин, я уверен! А портреты? Лица те же самые!

– Он объяснил, как вещи к нему попали? – после недолгого молчания спросил Черчварри.

– Он сказал, что они достались ему от отца, возможно, от деда. Кому принадлежал журнал до вас?

– Джону Вермиллону, если я не ошибаюсь. У меня плохая память на имена. По тому, что я видел на аукционе, могу сказать, что этот человек страдал манией накопительства. Выставленные лоты подбирались без какой-либо системы. Вместе с ценными книгами продавались истрепанные издания в мягких обложках, самая настоящая макулатура. Просто кошмар какой-то! Мы торговались иногда, что называется, за кота в мешке.

– Я только что узнал, что моя мать перед смертью раздавала вещи, словно знала, что утонет. Сегодня я увидел у соседа занавес и портреты… Именно ему, Фрэнку, моя мама перед смертью отдала кое-какие свои вещи.

Неужели все так просто? Склонность к самоубийству, как и голубые глаза, может передаваться в роду от поколения к поколению? Но это ужасно. В генах Энолы, которая сейчас лежит на траве вместе со своим Электрическим Парнем, есть нечто такое, что я не в силах изменить.