На затылке, в том месте, которым я ударился об пол, вскочила шишка. Когда я касался ее рукой, острая боль пронизывала голову. Когда я прикрывал глаза, перед ними начиналось мельтешение, сопровождающееся пульсирующей болью. Фрэнк что-то произнес, но я не расслышал, будто бы он стоял от меня на расстоянии в добрых две мили.
– Похоже на то, – обходя вокруг дыры, сказал Фрэнк. – Блин.
Не помню, чтобы я раньше слышал от соседа ругательства. Странно. Мы должны обговорить денежный вопрос, но меня еще кое-что интересовало.
– А этот занавес и картины в мастерской… Мама о них знала? Она к ним прикасалась?
Непросто узнать, что приводит проклятие в действие, но должно быть что-то вроде спускового механизма. Есть шанс развеять проклятие, а вот тоску никак не развеешь. Она просачивается у тебя между пальцами.
Фрэнк не ответил. Сосед простукивал костяшками сжатой в кулак руки пол в разных местах.
– Что здесь не так? – бормотал он себе под нос. – Снаружи все плохо, но здесь…
Он со всей осторожностью стал проверять крепость досок пола.
– Сухая гниль повсюду.
– Это всего лишь пол… Была ли моя мама в мастерской, когда она отдавала вам карты?
– Это не просто пол! Плохо дело, паршиво.
По углам его рта образовались бульдожьи складки. Он обошел комнату, постукивая по стенам и прислушиваясь. Осторожно обойдя пролом в полу, Фрэнк остановился у стола, взглянул на журнал, небрежно полистал его и принялся перебирать сваленные в кучу бумаги.
– Прошу быть осторожнее, – сказал я. – Документы очень старые и хрупкие.
– Хрупкие! – гаркнул он. – Полу конец, Саймон! Капец! Почему ты ничего не делал? Почему ты не попросил помочь тебе?
– Я просил.
– Мне надо кое-что привезти, – нервно взмахнув рукой, проворчал Фрэнк. – Скоро вернусь. Ни к чему не прикасайся. Ради Христа! Никуда не лезь.
За ним захлопнулась дверь. Осыпалась штукатурка, повиснув в воздухе облачком пыли. Медленно возвращаться к столу, стараясь сохранить равновесие, было совсем непросто. Когда я все же добрался до стула, у меня возникло ощущение, что мне еще долго придется на нем сидеть. Лицо немилосердно чесалось. Я помассировал его. Сказывалось недосыпание.
Последующие полтора часа я лазил по генеалогическим веб-сайтам. Наконец имя всплыло в записях брачных церемоний, проводимых в одной из церквей Филадельфии. В колонке имен одно было выделено желтым цветом. Я едва не вскрикнул, увидев его. Рыжкова. Катерина Рыжкова вышла замуж за Бенно Коенига. Дочь мадам Рыжковой и Коениг из журнала. Если я что-либо и узнал во время моих изысканий, так это то, что мои родители были исключением: циркачи обычно выбирают себе пару из людей своей профессии. Я слышал, как Фрэнк загружает и разгружает свой ржавый грузовичок без бортов. Вскоре он отъехал от моего дома, дав мне возможность работать в тишине. Узнав о женитьбе Катерины и Бенно, я принялся искать их детей. И здесь мне повезло. Спустя два года у них родилась дочь Грета. Последняя запись о Грете Коениг относилась к 1824 году. Дальнейших сведений о ней не было. Род Коенигов, похоже, прекратил свое существование. Я отослал по электронной почте запрос Раине, библиографу-консультанту из Шорхема, на поиск записи о браке или смерти Греты Коениг. Раина прекрасно разбиралась в генеалогии. Ее семья считалась одной из самых старых в восточных штатах. Внезапно меня осенило, и я попросил ее поискать также Грету Рыжкову. Циркачи легко меняют фамилии. Если Рыжкова имела больший успех, чем Коениг, Грета вполне могла взять фамилию своей бабушки.
Я вернулся к журналу. Если в том, что портреты принадлежали прорицательнице Рыжковой, сомнений не возникало, о покупке занавеса в журнале ничего не говорилось. Рисунки занавеса и упоминания о нем появлялись только на тех страницах, где речь шла о мальчике-дикаре. Ничто в журнале не проливало свет на то, как занавес мог попасть к Фрэнку, не говоря уже о том, что привело сам журнал в столь плачевное состояние. Я кое-что упустил, отчасти по вине Энолы. Все эти карты… «Принципы прорицания» могут освежить мою память. Я должен вспомнить, что же сестра порвала. Вот только рисунки в «Принципах прорицания» другие – смягченные, что ли, менее грозные. Они напоминают витражное стекло, тогда как порванные сестрой рисунки – это разбитое вдребезги зеркало.
Вернулся Фрэнк. Его машина, громыхая и скрежеща, заехала на гравийную подъездную дорожку. Прежде чем я дохромал до него, он уже сгрузил пильные ко́злы на прибрежную траву, которой заросла лужайка перед моим домом. Подойдя ближе, я услышал череду ругательств. При виде меня Фрэнк тотчас умолк. Видно, стаскивать с машины козлы было совсем не просто.
– Я залатаю пролом, так что никакой опасности не будет.
– Спасибо, – сказал я. – Это может показаться несколько странным… У вас были в семье русские? Картины в вашем…
– Перестань. Вот прямо сейчас возьми и перестань, – хватая лист фанеры, сказал Фрэнк. – Ты ведешь себя как пес с костью. Я ничего об этом не знаю. Просто эти вещи были в нашей семье.