Книга Джо

До катафалка идти не очень далеко, но поскольку обе руки заняты гробом, зонтик уже взять никак нельзя, и за ту минуту, что мы подкатываем гроб от двери подвала к краю тротуара, мы промокаем насквозь. Катафалк стоит на мостовой с включенным двигателем, водитель и еще один помощник стоят у открытой задней двери с профессиональными выражениями печали на лицах. Я представляю, как они сидят где-нибудь за сценой и примеряют разные гримасы, даже, может быть, придумывают им названия, а потом громко хохочут. Они выходят вперед, чтобы помочь нам установить гроб на стальные рельсы, и отрывисто командуют нами, как рабочими сцены, а я чувствую, как комок, стоявший у меня в горле, дрогнул и начал растворяться, превращаясь в горячие, жгучие слезы, пока Уэйн превращается в груз для транспортировки.

Стоя под дождем, мы провожаем взглядами удаляющийся катафалк. Процессии не будет, потому что гроб отправляется в крематорий в Ноанке — это через два города от Буш-Фолс. Мы с Карли поедем туда завтра забирать прах. До этого надо еще придумать, как им распорядиться. Тут я чувствую, как кто-то хлопает меня по плечу, оборачиваюсь, ожидая увидеть Карли, но сталкиваюсь лицом к лицу с Дуганом, сгорбившимся под небольшим голубым зонтом.

— Гофман, — говорит он, — удели мне пару минут.

Я инстинктивно вздрагиваю, но не отвожу взгляда и даже осторожно заглядываю ему прямо в глаза. Кожа вокруг глаз у него сморщилась и потрескалась, но сами глаза, темные и внимательные, по-прежнему притягивают к себе.

— Спасибо за то, что вы сделали тогда, в спортзале, — говорю я, не столько чтобы выразить благодарность, сколько чтобы снять напряжение, накопившееся в груди. — Для Уэйна это было очень важно.

Он отметает мои слова нетерпеливым жестом.

— Я много говорил с твоим отцом сразу после выхода твоей книги, — без всякого предисловия говорит он, искоса буравя меня взглядом; лицо его гладко отполировано дождем. — Мы долго обсуждали Уэйна и думали о том, как сильно тогда просчитались в оценке ситуации. Арта твоя книга задела, но он признавал, что во многом ты оказался прав, и он очень тобой гордился.

Я киваю и провожу рукой по мокрым волосам:

— Спасибо, я вам очень признателен.

— Лично я считал, что книжка твоя — дерьмо собачье, — без всякого перехода продолжает Дуган. — Злобная писанина какого-то ублюдка, который не знает, на кого перевести стрелки.

Я снова киваю, на этот раз пытаясь иронически улыбнуться, но чувствую, что ничего не выходит, мышцы совершенно вышли из строя, и вместо уверенной ухмылки я демонстрирую, насколько напряжены мои нервы.

— Вы не обидитесь, если я не обращусь к вам за рецензией на следующую книжку?

— Козел ты, Гофман.

— Что ж, всегда приятно узнать мнение читателей, — отвечаю я, отчаянно пытаясь разглядеть в море зонтов Карли и призвать ее на помощь.

— Я тоже порядочный козел, — говорит Дуган. Он достает из кармана куртки сигару и чиркает золотой зажигалкой с эмблемой «Кугуаров». Зажигалка необычная, это явно подарок, и я ловлю себя на том, что думаю — сколько же у него накопилось кугуарских сувениров за все эти годы, этих галстуков, футболок, часов, золотых ручек. Он выпускает несколько облачков, и мы смотрим, как дым выплывает из-под прикрытия зонта и тут же растворяется в каплях дождя как привидение.

— Ничего страшного, если ты козел. Главное, подходить к этому ответственно.

— Значит, я — неправильный козел?

— Ты в своем романе вывалил целую кучу дерьма и унизил меня лично.

Дуган смотрит на меня в упор: мол, ну, давай, возражай.

Я пожимаю плечами:

— Что посеешь…

Он изображает нечто промежуточное между улыбкой и оскалом и удовлетворенно кивает — значит, такого ответа примерно и ожидал.

— Я не собираюсь отрицать, что кое в чем ты был прав. Но проблема в том, что ты к этому прикрутил такой лабуды, такого насочинял, что если какая правда там и была, вся под этой лабудой потонула. Написал бы по-простому, прямо — может, люди это и приняли бы. Но ты показал, что чихать на всех хотел, всех смешал с дерьмом — и доверия тебе больше нет.

Дуган делает глубокий вдох, и, к моему огромному изумлению, я замечаю, что у него подрагивает губа.

— Каждый божий день я жалею о том, как обошелся с той ситуацией вокруг Уэйна, — говорит он. — Тогда мне казалось, что я все делаю правильно, но это не оправдание. Один из моих ребят попал в беду, а я его бросил. У меня ушло немало времени, чтобы это понять, но теперь я это знаю точно.

Теперь от этого ни жарко ни холодно, огрызаюсь я мысленно, но вслух этого не говорю. Тут что ни скажешь, все прозвучит неправильно или слишком правильно, и сам же я в любом случае получу за это по морде. Поэтому я просто смотрю на него, пытаясь разгадать по его лицу истинный смысл нашего разговора.