Книга I. Хрустальный Христос и древняя цивилизация

Если же мы обратимся к истории семьи и брака в евразийских странах, то обнаружим, что в древности в браках существовало равноправие супругов, и большинство историков относят это к «пережиткам матриархата». В Древнем Шумере или в Хеттском царстве наиболее ранние документы указывают на равноправие, но чем дальше, тем больше права женщин ущемлялись. И по мере формирования и становления классового общества женщина постепенно теряла права. Впоследствии стало появляться и многоженство как результат отношения к женщине как к имуществу.

Фактически позиционируются эволюционность, прогрессивность неравенства как нормальная составляющая классового общества. И, на первый взгляд, этот подход абсолютно логичен, дисбаланс в пользу более сильного кажется обоснованным и неизбежным. Но… переход от равноправия к системе неравноправных отношений не может быть признан эволюционным, поскольку произошла потеря не только женского способа познания мира, но и материнского, духовного влияния на развитие цивилизации в целом, поскольку материнское влияние утратило общественный институт влияния!

В то же время, когда многоженство рассматривается у народов Африки, Америки, островов Тихого океана, то полигамия, по мнению тех же ученых, распространенная в указанных регионах, является проявлением отсталости, первобытности.

Как же так? Все же полигамия и ущемленное положение женщин – это отсталость или признак эволюции? Ответ, конечно, очевиден, и думается, что такие диаметрально противоположные выводы сосуществуют по некоторым причинам. Прежде всего, многие ученые, вынужденно и неохотно признающие существование в древности матриархата (или, как мы считаем, матривлияния), готовы даже признать эволюционность явно инволюционного явления, лишь бы не признавать в рамках матриархата наличия высокоразвитого общества.

Конечно, против высокоразвитости матриархата обычно приводятся примеры племен Полинезии или Америки, у которых сохранялся или сохраняется матриархальный уклад и на фоне этого бытует, к примеру, многомужество. Но почему-то не приводятся примеры народов, у которых была моногамия на фоне матривлияния! А стоило бы вспомнить и кельтов, и латинов, и древних греков. Почему же Елена Прекрасная или Пенелопа,[16] обладая правом выбора будущего мужа, а это, отметим, один из признаков матрилинейности,[17]

не выбрали себе нескольких мужей? А ведь такой моногамный «матриархат» был распространен намного шире, чем полиандрия, причем именно в развитых странах.

Что касается культуры жертвоприношений и причинения вреда, то у народов Южной Америки сохранились мифы, связывающие возникшие ритуалы с перенесенной человечеством катастрофой. В них четко просматривается т. н. комплекс вины – люди посчитали себя виновными в произошедшей катастрофе, и боги, разумеется, в мифах, им говорят об этом. Возникла парадоксальная концепция – при признании вины человек избрал путь страданий в качестве искупления: виноват – смой кровью. Хотя по тем же мифам человек виноват был именно в насилии. А если был виноват в разврате, то должен совершить членовредительство, что привело к зверским ритуалам женского обрезания, лишающим женщину возможности получать удовольствие, да и мужского обрезания тоже – увеличивающего количество, но, как отмечают ряд экспертов, ухудшающего качество интимных отношений. Вся указанная совокупность объединена возникшим из комплекса вины стремлением человека к самоуничтожению, самоуничижению и причинению боли и страданий.

Какой бы ни была причина возникновения ритуалов самоуничтожения у жителей Южного полушария, их идеология и культура находились в серьезном противоречии с таковыми у народов Северного полушария Земли. Ритуалы, связанные с причинением вреда, и логически, и по факту характеризуют религиозно-идеологическую модель «человек – раб Бога», «жизнь – это наказание» и «человек виновен», а более всего виновна женщина, поскольку она рожает детей, увеличивая число «изначально виновных грешников». И эта модель, увы, отчасти дошла до нас, в частности благодаря и Библии – первородный грех и проклятия творцом своих созданий – отчетливые следы именно южнополушарной «философии».

Видимо, здесь следует искать и истоки рабства как социального явления, т. е. не в экономике развития классовых обществ, поскольку рабство не было присуще, например, большей части Европы, хотя темпы развития европейских народов оказались не меньшими, чем у рабовладельческих обществ, но на первый план выходит нравственно-духовный критерий – вина целой расы в содеянном грехе с последующим покаянием и даже самоуничижением и самоуничтожением.