Книга Лазури

— Вот как. И ведь это не случайность, не может быть случайностью. Я видел это на единственных доступных примерах — нынешних медиумах. Ни один из них не пытался раскрыть загадки того, к чему прикоснулся, и даже Джун с его «удивительными руками» остается в первую очередь японским школьником.

— По крайней мере, никто из них не пытался использовать нас в своих целях…

— Не в том дело, Соу. Тут что-то нечисто — не может человек так равнодушно относиться к тому, что рядом живет чудо, не вписывающееся ни в какие представления о реальности и пьет с ним чай.

— Можно было бы сказать, что вы очень хорошо научились закрывать глаза на все необъяснимое. Но в чем-то ты прав. Ни один из выбранных духами-помощниками не пытался изменить что-либо, а чаще именно нам приходилось учить их жить…

Соусейсеки замолчала, обдумывая собственные слова. Я понимал, что ступил на скользкую дорожку, но если бы ее иллюзии были разбиты самим Отцом, было бы еще больней. И даже если эти предположения ошибочны, то тем слаще будет ее награда.

Запертый волей случая в небольшом мирке Н-поля, позволяющий себе лишь небольшие вылазки в реальность для того, чтобы подцепить очередную простуду или что-то посерьезней, я отчаянно скучал. Соусейсеки приносила новости — о стариках, что последовали ее совету и устроили праздник, о необычном оживлении в доме Джуна и неведомо куда запропастившейся Суигинто.

А мир продолжал жить дальше, словно и не было никогда ни гениального кукольника Розена, ни его почти совершенных творений, ни Моря или Дерева, ни Н-поля и даже маленького человечка в захламленном доме, что незаметно пропал откуда-то, чтобы появиться здесь.

Я тщательно исследовал особняк, помня слова Соу о том, что самые важные вещи не так просто изменить — и верно, остались на месте и заросли кристаллов в некоторых коридорах, и выбоины в стенах, и другие, менее заметные следы происходившего здесь. Старые книги на чердаке, с крошащимся пергаментом, исписанным узкой филигранью идеального почерка, сундуки с частями кукол, скрывшиеся в незаметном чулане и узкая винтовая лесенка, что привела меня в удивительное, совершенно неожиданное место.

Тусклый свет утонувших в толщине стен окошек таял в переливающемся сиянии сотен причудливых кристаллов, прораставших отовсюду в странном подобии порядка. Словно завороженный, я шел мимо тонко звенящих и поскрипывающих особым хрустом прозрачных деревьев, и остановился лишь тогда, когда бритвенно острые листья одного из них оставили на предплечье глубокий порез. Именно тогда я подумал, как сильно изменился — прежний пугливый и слабый затворник в испуге отпрянул бы и напоролся на сотню других лезвий, но сейчас я позволил острию завершить свой путь, стараясь лишь не зацепить другие.

В центре светящейся драгоценной рощи было просторней — можно было сесть и немного успокоиться, давая красному плетению возможность остановить кровь. Как бы не опасно было гулять по этому месту, его особая, странная красота не оставляла равнодушным. Я словно наяву увидел стоящую рядом Барасуишио — молчаливую куклу-загадку, хладнокровную убийцу… или чистое творение, невинное в своем неведении и направляемое чужой порочной волей? Теперь, после увиденного, все запуталось еще больше. Кем они были — Розен, Анжей, к чему стремились, зачем создавали удивительные чудеса… Не ради того, чтобы наблюдать, как они убивают друг друга же!

Ответ могли дать рукописи, но ни польский, ни латынь не были мне знакомы в достаточной мере, чтобы прочесть их «с ходу». Конечно, оставалась надежда на то, что Соу окажется более сведущей и сумеет помочь перевести все более разжигающие любопытство записи. Я не сомневался в том, что это нечто вроде журнала или дневника — аккуратные пометки с датой и астрологической символикой были достаточным основанием для таких предположений, а то, что записи начинались с 1616 года, уже давало пищу некоторым предположениям, которые все же рано было озвучивать.

Теперь и вылазки мои могли приобрести более осмысленный характер — учебники и справочники, словари и исторические хроники того периода должны были помочь расшифровать тексты таинственного поляка и приоткрыть его секреты и быть может, даже тайны его великого учителя.

Оставалось выбраться из причудливого каменного сада и поделиться находками с Соу, в очередной раз отправившейся наружу, к скучающим без нее старикам.

Сад отпустил меня неожиданно легко, словно не его сверкающие клинки порезали мои руки несколько минут назад. Интересно, принял ли он меня или удовлетворился той кровью, что уже ему досталась.

Соусейсеки заинтересовалась находкой — но помочь с переводом не смогла, и даже те книги, что она достала для меня, не слишком способствовали чтению архаичного текста пана. Только когда он стал то и дело переходить на латынь, дело пошло на лад… мертвые языки оказались универсальней живых.

Не скажу, что вначале читать их было интересно, но чем проще давался перевод, тем яснее становилась необычная история шляхтича Анжея, выбравшего не войну или поиски богатства, а топкие тропы тайных наук.