Книга Лазури

Долгая, долгая, долгая дорога без поворотов, спускающаяся прямо во тьму. Сто лет пути и одиночества. Бесконечен ли этот нисходящий полет, что длился всю жизнь, с самого момента рождения, когда вихрь жизненной силы, пляшущий на золотом гончарном круге под руками Повелителя, соткался наконец в мерцающий жемчужным светом призрачный шар — в молчаливую волю и смысл жизни? Зачем задавать вопросы, ответ на которые придут со временем.

Глаза и уши — зеркало мира, не отражающее ничего в абсолютной темноте. Нюх — голос мира, что кричит без умолку, забивая сознание песнями безнадежно далеких планет, несущихся в холодном космосе сквозь пыль и пепел сбросивших земную оболочку светил, что уже готовы невесомым и невидимым зверьком скользнуть по Дереву Миров, погрузиться в воды питающего его Моря и мчаться сотни и тысячи лет сквозь мертвые воды — и там, глубоко на лишенном света дне, ласково пощекотать плотную кожицу одного из несчетными кальпами дремавших в объятьях черного ила плодов. Плодов, что готовы раскрыться, выпустив в мутную толщу слабый росток, которому предстоит очень, очень долгий путь наверх, мимо заросшего склизкими водорослями гигантского ствола, с которого когда-то сорвалась уснувшая капелька жизни — чтобы однажды раздвинуть окрепшими листьями воды Бессознательного и вонзиться в прекрасное далеко новым Деревом, безмерно могучим и безумно восхитительным.

Эти песни звучат повсюду, но не могут сбить с толку. Потому что далеко внизу мятущимся огоньком свечи наконец-то горит золотая звезда. Звезда, которую нельзя не видеть и невозможно не любить.

Быстрее, быстрее, рассекая бесконечность мощными взмахами рук, как веслами, снижаясь по широкой спирали, все ближе, ближе и ближе, чувствуя, как мягкий свет заливает окаменевшее лицо, делаясь все ярче и нежнее, нежнее, нежнее…

— Так, значит это ты меня нашел?.. — нарушила молчание Суок.

Новая волна образов, теперь светлых и торжествующих, но причиняющих неожиданную глухую боль. Страшный черно-зеленый подземный город, где обитает хозяйка смерти. Сама смерть, рассыпавшаяся на множество паукообразных хищных клякс, мертвых охранников. Тела их — пустые пещеры, ибо лишены чувств и душ. Сполохи изумрудных молний, с шипением сжигающие нежить. Удовольствие от близости цели и собственной силы. И скорбная фигурка, распростертая на камнях, сверкающая в очах запаха желтым пламенем восхищения и любви — она сама, мертвая, но любимая.

— Кто ты? Почему заботишься обо мне?

Непонимание. Странный ветер, будто сплетенный из обрывков осенней ночи, которой она никогда не видела. Опять непонимание, потом что-то вроде пожатия плечами — если бы в мире разума была возможность совершать жесты. Смутное осознание отсутствия какой-то части целого, не вызывающее, впрочем, особых эмоций. Воля без разума, рассудок без персоны. Что такое «я»? Отрывистый звук, пробуждающий внимание — на него надо реагировать… Реагировать кому? Легкое недоумение, потом горячая волна привязанности к ней.

— Почему?

Самый настоящий взрыв радужных брызг в голове — чистота, доброта, любовь, восторг, преклонение. Ее образ, написанный огненными нитями в глубине неподвижных глаз. Стремление всей волей, всем смыслом существования — найти, уберечь, защищать. Таков смысл.

— Тебя создал этот человек? Анжей?..

Молчание. Потом пустыня сухого, серого безразличия. Лицо существа, вращавшего гончарный круг. Повелитель. Отдает приказы — нужно повиноваться. Таков смысл. Ни единой эмоции. Чужое, далекое лицо того, кому неинтересно существование. Того, чье существование тоже безразлично. Смерть — Повелитель не расстроится. Смерть Повелителя — бывает. Чувств нет, запаха нет, только приказы. Но любовь важнее приказов.

Суок прикусила губу. Кокуосэки не умел разговаривать, но все же владел чем-то вроде речи — язык его разума был похож на речь Бэрри-Белла. И язык этот было понимать очень тяжело. Не потому, что он был непонятен. Просто…

Просто такие диалоги были и еще кое с кем.

— Прости, мне надо подумать, — она выскользнула у него из рук и отодвинулась.

Удивление, тревога, понимание, спокойствие, сочувствие. Готовность ждать, сколько угодно.

Отойти в сторону, скрыться в темноте, затаиться…

Хоровод чужих дверей вокруг…

Нет.

Вкус гречневой каши во рту, молоко, мягкий свет лампы…

Нет.

Теплые руки, грубая ткань, улыбка…

Почему? Почему, Отец?

Пальцы с хрустом сжались. Зачем?

Чем я плоха? Чем провинилась? За что брошена? Ведь я хотела только лучшего, я слушалась тебя, я была хорошей… Почему? Почему ты встал и ушел, Отец? Почему?! Лицо. Страшное и любимое лицо в небе. Не хочу!.. Но поздно хотеть или не хотеть. Уже… Уже…

Обсидиан.

Кокуосэки.

Значит, я… тоже инструмент? Ненужная и нелюбимая, слабая и отброшенная?.. Хлам?..

Но ведь были же и руки, и улыбка, и черные змеи, уходящие в грудь!

Не верю!

Не хочу!

А-а-а-а-а!..