Книга Лазури

— Это же вещи, Соусейсеки, как они могут что-то чувствовать?

— Вещь остается мертвой до тех пор, пока никому не нужна. Или ты считаешь, что если им не дано говорить, то они не живы?

— Сложно поверить.

— Привыкай, мастер. Ты ведь много знаешь о мире, вот только верить самому себе отказываешься.

Я провел пальцем по пузатой склянке и тысячи пылинок заплясали в косых лучах света. Соусейсеки, кукла из чужого мира, открывающая мне глаза, не была ли ты такой же игрушкой для своего создателя, как для меня эта утварь и записи? Как иначе объяснить то, с какой легкостью он заставил вас рисковать собой в сражениях друг с другом ради призрачного идеала? И не игрушки ли все мы для нашего Мастера?

Я стоял у плиты, наблюдая, как плавится в тигле металл. На столе стояли наскоро выдавленные в песке формочки, рядом валялась толстая рукавица и горка свинцовых слитков — из старых запасов.

— Что ты делаешь, мастер? — спросила Соусейсеки, до этого просто наблюдавшая за приготовлениями.

— Отолью пару десятков пластинок.

— Для чего?

— Одену на руки и на ноги, прибавляя по одной каждую неделю.

— Но в чем смысл?

— Чтобы стать сильнее.

— Разве оковы придают сил?

— Я буду двигаться, а их вес заставит мускулы расти и крепнуть, и прибавляя его, получится тренироваться все время.

— Мастер… Разве ты не понял еще, что в сердце сил вдесятеро больше, чем в руках или ногах? До тех пор, пока ты боишься, и сил быка не будет достаточно, чтобы победить.

— Но чтобы перестать бояться, я должен стать сильнее, не правда ли?

— Ты странно воспринимаешь силу. Нужны ли тебе мышцы во сне? Помнишь ли ты, как оживила тебя малая толика сил моей Розы?

— Соусейсеки, но что другое я могу сделать, чтобы стать лучше? Мне не по душе роль батарейки, я должен знать, что сумею тебе помочь — а за пределами своего сна я бесполезен.

— Я не хочу ломать твою жизнь. Ты ведь не останешься со мной навсегда, ты нужен другим…

— Если дело только в этом, то можешь не беспокоиться. У меня нет будущего в этом мире, а если ты не откажешься, мы можем идти дальше вместе…до конца.

— У меня никогда не было такого медиума.

— Все когда-нибудь случается впервые, Соу. Так ты научишь меня?

Соусейсеки посмотрела мне в глаза, и видно было, что нечто в ней изменилось. Кажется, я знал этот взгляд, в котором смешались решимость и фатализм.

— Будет нелегко. Но я дам ответы на многие вопросы, мастер. И подскажу, где искать остальные.

Страх может грызть изнутри, может лишать рассудка паникой или сковывать тело параличом. Страх живет в каждом, от величайшего храбреца до последнего труса. Но в то время как храбрый думает о победе, а хитрый о бегстве или ударе в спину, трус переживает поражение. Проигрывает, даже не вступая в бой, заранее. Мне следовало научиться думать иначе — это был первый урок Соусейсеки.

Мы стояли под сводами мрачного зала, где потолок терялся в сумерках, а тусклый свет факелов выхватывал детали сложных узоров свисавших со стен штандартов.

Я не знал назначения этого места, но это был не мой сон — реальность не поддавалась приказам. Н-поле? Возможно. Но почему я не заметил перехода?

Из темноты раздались тяжелые шаги. Я обернулся к Соусейсеки — но ее уже не было рядом.

— Соусейсеки! - позвал я, но никто не ответил. Мне вдруг стало очень неуютно. Где же она? И шаги все ближе — неторопливые, словно шаги самой смерти.

— Соусейсеки! Ответь же!

Из темноты появился силуэт шагавшего — приземистый, массивный, проросший корнями сквозь висящее на нем тряпьё. При каждом шаге от него отваливались комья земли — словно пень срубленного дуба выкопался из земли, чтобы отомстить дровосекам. Отвратительно низко, почти на уровне груди из лохмотьев выглядывало лицо — изрытое морщинами, словно кора, с мерцающими глазами-гнилушками и сучком вместо носа. Леший. Им пугала меня бабушка, когда я не хотел есть.

«Не будешь есть кашу, придет за ней леший. Кашу сьест, а потом и тебя с ней заодно».

Мороз пробрал меня от одного этого воспоминания, и с самыми грязными ругательствами в адрес каши, лешего, бабушки и авторов книг о детском питании я побежал прочь от этой сырой, трухлявой, ненасытной мерзости.

Долго бежать не пришлось — впереди появилась какая-то тень, в которой можно было узнать спину того самого лешего. Я бежал по кругу!

— Соусейсеки! Вытащи меня отсюда! Где я, черт подери?!

— Ты в моем Н-поле.

Голос шел со всех сторон сразу, и гулкое эхо разнеслось по галерее. Леший тоже услышал меня и уже успел подойти довольно близко.

— Откуда здесь эта дрянь, Соусейсеки? Выпусти меня!

— Он жил в тебе очень давно, я лишь выпустила его наружу.

— И что мне с ним делать? Он же меня сожрет!

— Так не дай ему это сделать.

— Чтоб тебе треснуть, мер…

Тяжелый удар выбил воздух у меня из легких, сбил с ног и швырнул на пол. Леший был быстрее, чем казался. Я едва успел подняться на четвереньки, как снова оказался на полу, а в груди словно разорвалась граната. «Он же забьет меня» — мелькнула мысль, и крик ужаса заметался над невидимым потолком.