Книга нечестивых дел

— Какой ливень, — проговорил Менье. — Надеюсь, служанка выставила под дождь бочку. — У него была такая же навязчивая идея насчет свежей воды, как и у моего наставника. Он съежился под накидкой и смотрел на стену дождя за окном. Ему не требовалось больше ничего говорить — мы дошли до той части истории, когда появился я. К тому времени, когда стал старшим поваром дожа, Амато Ферреро достиг всего, чего желал, и полностью расстался с прежней жизнью. Не хватало только одного.

Ему не было и сорока, когда он застал меня за кражей граната, а затем запихнул в бадью с холодной водой. Ему не терпелось потереть мой лоб, чтобы узнать, отмывается с него темно-коричневое пятно или нет.

Глава IX

Книга желаний

После того как кошачье сражение на балконе завершилось, я бросился во дворец выполнять свои вечерние обязанности. Поспешно вымыл тарелки, залив пол мыльной водой, неловко взял бокал для вина и едва успел подхватить, прежде чем он упал и разбился. Весь покрылся испариной, разводя огонь под горшками с заготовками, с ураганной скоростью подмел пол, и все это время не переставал бормотать себе под нос.

Синьора Ферреро что-то сказала о любовном зелье, и я вдохнул его запах: дымный, незнакомый, отдаленно напоминающий жареные каштаны, но исходящий от какой-то жидкости. Я слышал, как синьора Ферреро наливала ее и предлагала мужу. Моя кровь бурлила от возбуждения, возможного только в юности, когда все воспринимается больше чувствами, чем разумом. За окнами качались масляные лампы, и от их колеблющегося света кухня приобрела сказочный вид, что в ту сумбурную ночь откровений вполне соответствовало моему настроению. Когда из-под стола моего наставника появился Бернардо, я поднял метлу, как завоеватель меч, и объявил:

— Старший повар знает тайну любовного зелья!

Марко смеялся надо мной из-за того, что я разговаривал с котом, но во дворце мне приходилось видеть, как дож, не стесняясь, подолгу беседовал со своими кошками. Он давал им имена драгоценных камней и звал: «Мой Изумруд! Мой Сапфир! Мой Рубин!» Уговаривал съесть лакомые кусочки, гладил, ласкал. Часто прикладывал сморщенные губы к бархатному уху животного и что-то нашептывал, как потерявший голову любовник. Наблюдая за дожем, я понял, что коты — великолепные слушатели: не насмехаются над собеседником, не противоречат, на них не нужно производить впечатление, и они не разнесут но свету твои секреты.

— Ты только подумай, Бернардо! — сказал я коту. — Франческа в моих руках! — Я обнял воздух и шутовски расцеловал собственные бицепсы.

В животе заурчало, и я вспомнил, что не ужинал. Оторвал половину буханки лукового хлеба Энрико, зачерпнул кружку крепкого говяжьего бульона и устроился у очага. Обмакнув хлеб в бульон, я вспомнил тот день, когда с особенным чувством съел за столом наставника единственную зеленую виноградину и какое это доставило мне удовольствие. От запаха кухни и хлеба у меня потекли слюнки, но я остановил руку, не донеся до рта, и заставил себя залюбоваться зажатым в ней куском. Хлеб был поджарен с луком, пропитан аппетитным соусом. Я поднес его к носу, слегка мазнув по губам. Близость хлеба доставляла невероятную муку, но мне понравилась мысль, что воздержание — особенный способ сознательного смакования пищи — делает меня лучше. А я хотел стать лучше.

Я откусил намоченную в бульоне корочку, и ее пикантный вкус раздразнил мой язык. Жевал я медленно, закрыв глаза, ощущая, как хлебная мякоть проходит в горло и опускается в желудок — теплая и сытная. Пытался сосредоточиться на следующем кусочке, но меня отвлекали обрывки разговора, подслушанные на балконе наставника.

Мысли разбегались, я попробовал вернуть их к ужину, но мозг не слушался. Я оставил бесполезные попытки созерцательных размышлений и изложил ситуацию Бернардо.

— Дож, — сказал я коту, — ищет книгу, поскольку считает, что с ее помощью можно победить смерть. Это, разумеется, чушь. Но любовное зелье — реальная вещь. Вопрос в том, откуда оно появилось в семье Ферреро: из этой таинственной книги или откуда-нибудь еще. Если мой наставник что-то знает о ней, он скорее всего в опасности. — Я закончил ужин примитивным жеванием и чавканьем, но не забыл оставить на донышке миски немного бульона для Бернардо. Пока он лакал угощение, я гладил его по спине. — Нельзя допустить, чтобы дож заподозрил старшего повара. Все считают дожа слабоумным, но это не так. Он прикидывается, поскольку помнит, что произошло с дожем Фальери.

Совет десяти всегда избирал дожами слабых стариков. Его члены не терпели оппозиции своей власти. Дож им требовался для того, чтобы появляться на публике и при этом не открывать рта. Дожам не позволялось даже распечатывать собственную почту.