Книга о друзьях

А неподалеку от этого местечка находилось другое, не менее незабываемое, — Шипшед-Бей. Здесь, в бухте среди скал, стояло на якоре множество кораблей, но публику сюда привлекало обилие рыбных ресторанов, где всегда можно было полакомиться моллюсками, сушеными панцирями крабов и просто многочисленными видами речной и морской рыбы. Не так много лет спустя, будучи безнадежно влюблен и, казалось, покинут всеми друзьями, я хватал свой велик, приезжал сюда ранним утром и ездил, ездил по окрестностям, пока не выбивался из сил. Тогда я считал велосипед своим единственным другом. Думаю, будь моя воля, я бы брал его с собой в постель. Прошло всего несколько лет, и счастливые беззаботные дни с Джоуи и Тони сменились беспросветными годами, полными несчастий. А все из-за девчонки! Из-за того, что она не ответила на мои чувства! Тогда, вскочив на велосипед, я вскоре оказывался в Бенсонхёрсте, Улмер-парке или Кони-Айленде, но прошлого вернуть нельзя: и я наматывал круги по местам своего детства — одинокий, всеми брошенный, никому не нужный.

Места, где жили Имхофы, я не нашел, а куда они переехали, не знал. Тем временем в Германии умер мистер Имхоф. Уверен, что его сыновья восприняли эту новость с обычным своим хладнокровием, и только моя матушка подняла невероятную шумиху из-за его смерти, проливала крокодиловы слезы и вздыхала — ах какой же он был хороший, почему это должно было произойти именно с ним и все в таком роде. Некоторое время спустя до меня дошли слухи, что оба брата устроились курьерами на почту. Прошло еще несколько лет, и Тони покинул родные края, чтобы стать священником в каком-то далеком церковном приходе, а Джоуи остался и постепенно дорос до управляющего почтовым отделением, где начинал работу курьером. Он женился на школьной учительнице, к моему большому удивлению.

Последний раз я видел его десять или пятнадцать лет спустя, когда мы с Джун бедствовали. Я пришел к старому приятелю, чтобы занять денег, и Джоуи, верный друг, не подвел: он дал мне десять долларов и велел даже не думать о возвращении долга. Я, конечно, рассчитывал на большее, но был благодарен и за это; ведь другой мой друг уже бросил меня в метро с пятью центами в кармане… Что поделаешь, войдя в мир, где считают каждый цент, я вскоре превратился в попрошайку и потерял всякую гордость. Потому что там, где речь заходит о выживании, о гордости приходится забыть.

Кузен Генри

Это было похоже на встречи королевских особ — правителя Восемьдесят пятой улицы (Манхэттен) и принца Четырнадцатого округа (Бруклин). Каждое лето наши родители устраивали все таким образом, чтобы мы двое проводили часть каникул у меня или у него.

На первый взгляд ничего королевского в моем кузене Генри не было, и все же он сумел завоевать авторитет у местных мальчишек и заставить их слушаться. Именно благодаря Генри мне впервые стало ясно, что я не похож на других, что я, может быть, даже гений, хотя в то время не проявлял еще склонности ни к писательству, ни к актерской игре, ни к живописи. Я был не таким, как все. Что-то во мне уже тогда вызывало восхищение и преданность моих сверстников.

Когда кузен Генри сообщал дружкам, что на следующей неделе приезжает Генри Миллер, этому визиту придавалось поистине государственное значение. Для них я был посланцем из другого мира, обладателем чего-то нового, пока не изведанного. Не забыть еще о нашем с Генри кровном родстве — это тоже придавало мне весу.

Как сейчас вижу: на дворе стоит прекрасный солнечный день, я приезжаю, и меня постепенно представляют всем членам местной шайки, каждый из которых, по-моему, существо совершенно уникальное. Глядя на них, я все удивлялся, что же во мне есть такого, что вызывает прямо-таки благоговение. Очевидно, что они по-особому относились к моим словам — словно я говорил на чужом языке, который они понимали очень смутно, но одно звучание которого их завораживало. И все же я боялся, как бы они не приняли меня за эдакого юного джентльмена — в их районе это было самое страшное оскорбление. (Сейчас мне вдруг вспомнился один из тогдашних моих кумиров — Лестер Рирдон, красавец, похожий на юного льва-аристократа. Интересно, как бы он поладил с этими сорванцами?)

Мой кузен Генри (повторю еще раз) внешне не тянул на роль короля и вершителя судеб. Уже в том юном возрасте его окутывала дымка меланхолии. Очень тихий, замкнутый, вечно погруженный в свои мысли, он, казалось, только при мне и возвращался к жизни, а временами даже выглядел счастливым.

Именно стараниями Генри я впервые почувствовал интерес к противоположному полу. Не успел я приехать, как он тут же познакомил меня с очаровательным юным существом, которое они величали Уизи (видимо, от Луизы). Мне ее представили в таком ключе: вот, дескать, кое-что приятное для тебя, развлекайся, — причем это было сделано так естественно, настолько между прочим, что я даже не успел смутиться. Я сразу же понял, какую роль мне предлагается сыграть: разумеется, хорошеньких девочек в районе нашлось бы предостаточно, но к моим ногам положили неоценимый дар — королеву гарема.