Книга о концах

В курильной, протянувшись в кресле, он сначала думает о том, что в рассуждении стиля его носки критики не выдерживают, а потом переходит к незавершенному вопросу о полной ненужности его поездки в Финляндию. Шварц уверяет, что он, Бодрясин, необходим в деле, что без него в опасный момент группа наделает ошибок, так как оставить ее не на кого. Партия также обязывает Бодрясина "состоять" при Шварце, непосредственно в выступлениях не участвуя,- да это и невозможно при его физических приметах. Но в чем, собственно, эта необходимость, никто точно определить не мог бы. Поездки же, вроде этой, обходятся дорого.

Дора, конечно, необходима. Может пригодиться и Ксения, если дело в Петербурге затянется и придется изменить план. Ринальдо и Сибиряк исполнители. Шварц - командир. Из прочих участников, живущих в Петербурге, Бодрясин двоих совсем не знает; Шварц за них ручается,- но не Шварц ли ввел в организацию и Петровского! Все они рискуют жизнью, и все нужны. Меньше всех, на этот раз, рискует Бодрясин, едущий барином в первом классе с сигарой во рту. Конечно, рано или поздно повесят и его. Если "дело" погибнет, Бодрясин решил поехать в Россию при первой возможности и, может быть, там остаться, хотя трудно придумать что-нибудь неразумнее.

В дыму сигары, дешевой и противной, Бодрясин видит несколько знакомых и милых лиц: лица тех, кто уже заплатили полностью за дерзость выступать судьями и мстителями. Их было много,- теперь остаются единицы. И думает Бодрясин: при теперешних российских настроениях - эти уже последние! Вон и Наташа отошла от нас и уехала в Италию. Сам я ее и уговорил. Раз мог уговорить - значит, так для нее и лучше. Нет, из здешних черпать уже нельзя, а есть ли люди в России - кто скажет? Нужно побывать и убедиться.

Как часто бывало, мысли Бодрясина погружаются в ересь: как это так может быть, чтобы уничтожение одного дрянного и ничтожного старикашки, хилого и хлипкого, хотя зловредного, требовало участия десятка молодых и здоровых людей, которые должны рисковать жизнью и проделывать нелепые зигзаги и петли по карте Европы? Да ведь его можно придавить ногтем! Крикнуть громче - и он рассыплется. Прихлопнуть ладонью - и останется мокрое место. И сейчас же Бодрясину-еретику, Бодрясину-заике, плавающему в клубах дыма плохой сигары, отвечает трезвый, выдержанный, плавно и ясно выговаривающий слова и фразы совсем другой Бодрясин:

- В этом весь трагизм, но в этом и красота подвига. Страшной, несоизмеримой ценой оплачивается святая дерзость. Или ты веришь - или не веришь. Если не веришь - уйди, а не борозди море и землю сомнениями.

Захлебываясь дымом, еретик Бодрясин ядовито тянет:

- К-красота подвига, когда семеро атлетов на мышиного жеребчика...

Солидный ответ:

- Если бы поединок - ты послал бы против мышиного жеребчика одного из своих несуществующих младенцев, о которых ты наболтал даме за табльдотом. А этот жеребчик - за стенами и штыками.

- Не человек, а, т-так сказать, ид-дея?

- Не смешно, Бодрясин!

Мимо протянувшего ноги террориста проходит дама-туристка, с улыбкой садится в кресло напротив и закуривает тонкую папиросу. Она-то, конечно, сразу отмечает, что носки этого русско-го чудака не подобраны ни к галстуку, ни к цветной нитке пиджака, но она готова простить ему все за его словоохотливость, аппетит и остроумие. И дама окончательно решает, что будущей осенью поедет в Пётерсбург, Моску и Коказ.

В Ганге Бодрясин оставляет пароход, хотя было бы проще доехать прямым морем до Гельсингфорса. Не все то, что проще, согласуется с его планами.

Но в полном согласии с выработанным планом испанский художник, приехавший в Петербург, любуется решеткой Зимнего дворца и Медным Всадником. Он любуется совершенно искрен-не, хотя именно мимо этого неутомимого Всадника бегал в свое время с курсом ботаники под мышкой. Сейчас, после долгой разлуки, он чувствует себя настоящим и подлинным иностранцем и с серьезнейшим видом перелистывает "Бедекер".

Он уже успел убедиться, что никакого "хвоста" за ним нет. Он прав: следить за иностранцем не приказано, чтобы не вызвать в нем подозрений. Следить за ним совершенно излишне, во всяком случае до трех часов будущей среды, когда он выйдет из столовой на Литейном, а тот, другой, минут на десять там задержится. Музыкальная пьеса разыгрывается по нотам; партитура в многоопытных руках. Они наивны, как дети! Ведь не один же жалкий юноша Петровский, кстати не подающий о себе вести, обслуживает за небольшое вознаграждение государственную безопасность! Еще никогда не было такого прекрасного "внутреннего освещения"! Даже старичок извещен, на какой приблизительно день назначена его гибель; более точные сведения будут даны дополнительно.

В швейцарском местечке Дорнах показывают приезжей даме строящийся Гетеанум. Русский поэт [9] с нездешними глазами лежит на лесах под куполом и выбивает узор на твердом проклеенном потолке.