Книга о Прашкевиче, или От Изысканного жирафа до Белого мамонта

«Оставаясь на ночные дежурства в здании на улице Советской в самом центре Новосибирска, где некоторое время размещались многие будущие научные институты, я вчитывался в удивительные собрания будущей объединенной библиотеки СО РАН. Подозреваю, что именно в те годы сформировался мой взгляд на мир. И этому способствовали не только проглоченные мною многочисленные научные работы Л. С. Берга, Вильяма К. Грегори, А. Съюорда, А. А. Борисяка, И. А. Ефремова, И. И. Шмальгаузена, Д. И. Щербакова и многих других замечательных ученых…»

Вот тут-то, дорогой мой Геннадий Мартович, ты и проговорился!

Юные герои твоих книжек о детстве, чьи портреты ты так ловко срисовываешь с себя самого, читают запоем что? Не Жюля Верна с Майн-Ридом вприхлебку с Буссенаром и Сабатини. Не «Счастливый день суворовца Криничного» и даже не «Кавалера Золотой звезды». Нет! Они читают «Эфемериды малых планет», «Века и растения» А. Ч. Сьюорда, «Жизнь охотника за ископаемыми» Ч. Штернберга, «Эволюция лица от рыбы до человека» В. К. Грегори, «Жизнь Земли»…

Такие книжки стоят на полках и этажерках героев повести «Трое из Тайги».

А вот что читает Вовка Пушкарев, юный герой повести «Война за погоду»: «Альбом ледовых образований», «Лоция Карского моря», «Грозы и шквалы»…

В «Теории прогресса» список книг для обязательного детского чтения пополнился следующими названиями: «Наша страна — родина радио» Г. А. Казакова, «Гальванические батареи и аккумуляторы» Н. И. Спижевского, «Свободнопоточные электростанции большой мощности» Б. Б. Кажинского, «Дальновидение» К. А. Гладкова…

И главная в этом ряду — «Астробиология» Г. А. Тихова, ее Ленька Осянин перечитывает пять раз.

Это вам не «Митина любовь», которую читают Ленькины одноклассницы, это книга замечательная во всех отношениях.

Действительно, где еще такое прочтешь: «Вероятно, на Марсе живут вечнозеленые растения типа наших мхов, плаунов и жестколистых приземистых растений, вроде брусники, клюквы и морошки. (Значит, прикидывал я, с голоду на Марсе не пропадешь.) Могут жить низкорослые деревца, похожие на карликовые березки или ивы. (Значит, прикидывал я, костер можно разжечь.) Растения типа мхов и плаунов на Марсе, так же, как и на Земле, сохраняют голубоватую окраску даже под снегом, о чем, например, говорят интереснейшие наблюдения Бальдэ…» (Слова в скобках, понятно, принадлежат Леньке Осянину, а не Г. А. Тихову. — А Е.

).

Но все-таки довольно жестоко усаживать юных героев за чтение «Прикладной оптики» или «Гальванических батарей и аккумуляторов» вместо того, чтобы дать им волю и отправить на речку с удочкой, да хотя бы и в чужой огород воровать брюкву. Сам-то, вон выясняется, приобщился ко всем этим бергам, съюордам, шмальгаузенам и прочим борисякам несколько позже! Непедагогично это, Геннадий Мартович, вписывать малолетним героям в их библиотечную карточку задним числом те книги, которые прочел сам, имея за плечами уже семнадцать лет жизни!

«…но и стихи, стихи!»

Да, стихи были. С этим материалом понятно.

«Утопленник», «Мороз Красный нос», «Ленин и печник», Щипачев…

Мы строим Коммунизм. Что в мире краше,Чем этот труд? Где доблести предел?Предела нет! А кто сказал, что нашаЛюбовь должна быть мельче наших дел?

Прекрасно, почти Шиллер, только не на «ши», а на «щи».

Поэзия вообще вещь таинственная — в отличие от самих поэтов, существ как правило недалеких, хотя и корчащих из себя этакие твердыни духа. Тот же Пушкин, к примеру, — баб ему, видите ли, не хватало, обрюхатил по молодости полячку и породил на нашу бедную голову иуду Троцкого. А мы о нем — «наше всё».

Гена, боже упаси, дорогой, не подумай ничего лишнего. Это я витийствую, разгоняюсь, подступаюсь, так сказать, к теме. Тема, как понимаешь, важная, и говорить о ней поэтому сложно, без разгона никак нельзя, а когда пишешь, не полбанкой же разгоняться.

Как человек делается поэтом? Почему мальчишка, путающий «поэта Пушкина с домом Пашкова», начинает вдруг говорить стихами, как Нева у Маршака и у Евтушенко Братская ГЭС?

Сам Прашкевич отвечает на этот вопрос так:

«„Будто счастливым стал…“, — мелькнуло в голове.

Вроде ничего особенного, но я — (Ленька Осянин. — А.Е.) — перебирал, переставлял приходящие на ум слова. «Счастливым…» Хорошее слово. И постепенно нашел еще несколько хороших слов. Вот только что этих слов в таком порядке в мире не существовало, а теперь явились и сами собой сложились в стихи. Вышагивая по пружинящим доскам деревянного тротуара, поглядывая, как шумно выдавливается из щелей грязная вода, повторял, чтобы не забыть: «Счастливым стал… Счастливым стал двадцатый век…» А где стал?.. Ну, конечно, «в стране, где ты рожден…». Я как бы издали обращался к своей сестре. Обращался к близкому существу, но еще не совсем совершенному существу…