Книга о русских людях

Облаков изорванные клочьяГонят в небо желтую луну;Видно, снова этой жуткой ночьюЯ ни на минуту не усну.Ветвь сосны в окно мое стучится.Я лежу в постели, сам не свой,Бьется мое сердце, словно птица, —Маленькая птица пред совой.Думы мои тяжко упрямы,Думы мои холодны, как лед.Черная лапа о рамуГлухо, точно в бубен, бьет.Гибкие, мохнатые змеи —

Тени дрожат на полу,Трепетно вытягивают шеи,Прячутся проворно в углу.Сквозь стекла синие окнаСмотрю я в мутную пустыню,Как водяной с речного днаСквозь тяжесть вод, прозрачно-синих.Гудит какой-то скорбный звук,Дрожит земля в холодной пытке,И злой тоски моей паукТкет в сердце черных мыслей нитки.Диск луны, уродливо изломан,Тонет в бездонной черной яме.

В поле золотая соломаВспыхивает желтыми огнями.Комната наполнена мраком,Вот он исчез пред луной.Дьявол вопросительным знакомМолча встает предо мной.Что я тебе, дьявол, отвечу?Да, мой разум онемел.Да, ты всю глупость человечьюЖарко разжечь сумел!Вот — вооруженными скотамиВсюду ощетинилась земляИ цветет кровавыми цветами,

Злобу твою, дьявол, веселя!Бешеные вопли, стоны,Ненависти дикий вой,Делателей трупов миллионы —Это ли не праздник твой?Сокрушая труд тысячелетий,Не щадя ни храма, ни дворца,Хлещут землю огненные плетиСтали, железа, свинца.Всё, чем гордился разум,Что нам для счастия дано,Вихрем кровавым сразуВ прах и пыль обращено.

На путях к свободе, счастью —Ненависти дымный яд.Чавкает кровавой пастьюСмерть, как безумная свинья.Как же мы потом жить будем?Что нам этот ужас принесет?Что теперь от ненависти к людямДушу мою спасет?

Смешное

…И на войне смешное бывает: вот, примерно, — пошли мы, пятеро, в лес за дровами, а тут ка-ак бабахнет оземь эдакая немецкая тетка! Меня бросило в ямину, засыпало землей, застукало камнями; очнулся, лежу, думаю: «Ну, шабаш, пропал, ты, Семен!» Оклемался, протер глаза, а — товарищей нету, деревья ободраны и кое на которых сучьях кишки висят. Тут я — хохотать! Уж больно забавно это — кишки-те на сучках. После — стало мне несколько скушно. Тоже ведь люди были, товарищи-те, вроде как я все-таки. И сразу — ни одного нет, будто и не было. Ну, а сначала — здорово смеялся я!

Пришли это мы в деревеньку, а в ней, всего-навсе, три хаты, у одной — старуха сидит, невдале — корова ходя. Говорим: «Бабка, это чия скотина будеть, али — твоя?» Она — плакать, она вопить, и на колени встаеть, и всяко. «Внуки, бает, у меня в погребе сидять и должны теперь сдохнуть». — «Не вопи, говорим, мы тебе по этому делу записку оставим». А был с нами, нашей же роты, парень костромской — вор вором, он и напиши записку: «Эта самая старуха прожила девяносто лет да еще столько же собирается, ну того ей не удастся». И подписался, сукин сын: «Бог Господь».

Сунули ей записку, а корову забрали с собой и пошли. И так хохотали над этим случаем, что идти было трудно, — остановимся и грохочем, аж слезы текуть.

Герой