Книга о русской дуэли

Речь здесь идет, конечно же, не просто о дуэли; попробуйте представить, как Толстой, выйдя на поединок, например с И. С. Тургеневым – ведь у них была ссора, они обменялись вызовами и готовились к дуэли, – и «поняв, что дело это не шутка», поднял дубину и начал ею охаживать своего соперника. Речь идет о степени ритуализации общественной и государственной жизни. Жизнь человека и государства, по мысли Толстого, ценнее любых условностей цивилизации. Такой взгляд все шире распространялся в обществе; сейчас он является абсолютно преобладающим, и именно жизнь человеческая (а не честь, например) является высшей ценностью для общества и государства.

Но вернемся к началу XIX века. Ритуал еще сохраняется. В первую очередь – рыцарское, благородное отношение к сопернику, основанное на сословных представлениях о чести. Дворянин-офицер в силу своего происхождения был ближе к дворянину-офицеру вражеской армии, чем к собственному солдату. Проиллюстрируем эту мысль примером из повести А. А. Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке». Поручик Ольский рассказывает, как, оказавшись без провианта, он отправился… к противнику, чтобы «умереть или пообедать!». Оказавшись у французов, он им совершенно искренне все объяснил:

«Messieurs! – сказал я им, поклонясь весьма развязно, – я не ел почти три дня и, зная, что у вас всего много, решился, по рыцарскому обычаю, положиться на великодушие неприятелей и ехать к вам на обед в гости. Твердо уверен, что французы не воспользуются этим и не захотят, чтобы я за шутку заплатил вольностью. …

Я не обманулся: французам моя выходка понравилась как нельзя больше. Они пропировали со мной до вечера, нагрузили съестным мой чемодан, и мы расстались друзьями, обещая при первой встрече раскроить друг другу голову от чистого сердца».

Защитники дуэли для военных во многом путали причины и следствия. Может быть, правильней было бы сказать, что дуэль была не средством поддержания боевого духа в армии в мирное время, а что этот самый дух, не находя себе военного применения, прорывался в дуэлях. Выработался своеобразный поведенческий стереотип «воин на бивуаке», знаменитым вариантом которого стало «гусарство», воспетое Д. В. Давыдовым.

Кавалергард. Конногвардеец.

Шаржи А. О. Орловского. Начало XIX в.

«Гусарство» не было ни армейской, ни тем более полковой легендой, это был общекультурный миф. Во второй половине XVIII – первой трети XIX века армия находилась в центре всеобщего внимания. Каждая победа Румянцева и Суворова, Кутузова и Багратиона была общественным событием. Реляции с театра военных действий, приказы о награждении и производстве в чин обсуждались в светских гостиных наравне (а часто и с б'oльшим интересом) с сенсациями политической, светской и культурной жизни. Подростки бредили подвигами. Военные триумфы Наполеона и общенародный подъем 1812 года обозначили пик всеобщего восхищения армией. Полководец был гением-героем, воин – образцом человека, бивуачная жизнь – мечтой и идеалом; военное стало синонимом лучшего. Вернувшиеся из победоносных походов герои, двадцатипятилетние полковники и генералы, украшенные орденами и шрамами, были желанными гостями в любом доме, в любом салоне или гостиной – они стали первыми кавалерами, первыми танцорами, первыми женихами и первыми рассказчиками. Дворяне вернулись из военных походов с привычкой и умением держать оружие в руках, с привычкой хладнокровно стоять под пулями, с умением постоять за себя и постоянной готовностью к поступкам. Как же тут не быть дуэлям! Дуэль – дело военное!

В военной среде (включая отставников, особенно прошедших кампанию) сложилось презрительное отношение к штатским. Считалось долгом чести офицера поставить «фрачника» на место, казалось особым шиком посмеяться над штатским, запугать его кровавой дуэлью и «заставить струсить» или же довести его до поединка и молодецки «положить на барьер». С другой стороны, иногда считалось недостойным связываться с «фрачником», «мараться» о него.

Д. В. Давыдов.

С портрета работы К. Гампельна. 1830-е