Книга об одиночестве

Она вдруг повернула голову в мою сторону, в упор посмотрела на меня и вдруг слишком громко расхохоталась. Даже слегка наигранно, наверное, чтобы все посетители театра ее услышали. Несколько человек, шушукающихся на лестнице, действительно обернулось. Кто-то из них наверняка посмотрел на нас с раздражением, которое наверняка сказалось на всем оставшемся вечере – оставило легкое разочарование от публики, да и всего спектакля в целом.

Я с ужасом понял, что Ритка разговаривала сама с собой, даже не заметив моего присутствия или забыв о том, что театр не для нее одной. Мой же вздох, да еще и в восхищенном тоне, был просто не к месту. Ритка потом говорила, что я покраснел, как рак, и это смешило ее еще больше. Она действительно не могла остановиться и смеялась как в цирке, переходя то ли на хрип, то ли на визг, то ли на что-то между. Но при этом не забывала прикрывать рот ладонями с красным маникюром, наверное, специально нанесенным в тон юбки. Мне стало жутко неловко, и я отошел от нее, делая вид, что не знаю эту особу, да я ведь и вправду ее не знал. В общем, я пытался заинтересованно рассматривать лица актеров труппы.

Но вот наконец прозвучал звонок, и я поспешил в партер. Ритка куда-то испарилась. За время второго акта я невольно искал ее в зрительном зале, но видел только незнакомые макушки и носы… Гордость не позволяла мне обернуться назад. «Вот еще, – ерзал я на стуле, – слишком много чести».

Я еле досидел до конца, вторая половина спектакля была жутко скучной, актеры то недоигрывали, то переигрывали – мне хотелось скорее вернуться в общагу, выпить пива и уснуть под тихий шорох страниц учебников: сосед-ботан любил засиживаться до поздней ночи, но я уже легко засыпал под его шепот и скрип старой лампочки в светильнике. Удостаивать вниманием финальную сцену пьесы я не стал.

Торопливо сбежав по широкой лестнице, я направился к гардеробщице. Она уныло смотрела на выход, подперев ладонью толстую щеку.

– Уже все? – удивилась она, обнаружив мой номерок у себя под носом. Медленно с устало-недовольным вздохом она встала, соизволив взяв квадратную дощечку. Мне не терпелось – не хотелось встречаться взглядом со зрителями, и я покашливал, но гардеробщицу это явно не смущало, потому что мое пальто ко мне явно не торопилось. Наконец, пальто появилось, я выдернул его из необъятных рук женщины и направился к выходу, одеваясь по пути. Но вдруг услышал:

– Э-эй, постой!

Я невольно обернулся. Ритка осторожно, держась за широкие перила, спускалась по скользким ступенькам на своих высоких каблуках.

– Подожди! – крикнула она, помахав мне красным маникюром. Дефилируя к гардеробу, она игриво подмигнула – тогда я решил, что это мне показалось. Протянув номерок только что усевшейся гардеробщице и услышав еще более усталый вздох, Ритка снова посмотрела на меня и улыбнулась: мол, посмотри, какая смешная! В ожидании пальто она нетерпеливо постукивала своими длинными ногтями по стойке. Наконец ее белое пальто соизволило появиться, и Ритка, перекинув его через руку и поблагодарив гардеробщицу, которая уже уселась – правда, ненадолго – неторопливо цокая каблуками, подошла ко мне.

Я мельком глянул в огромное зеркало у двери. Мы были как инь и янь: черное пальто и черная блузка, белое пальто и белая рубашка. «Хорошее сравнение, – мелькнуло в моей голове, – надо будет попробовать написать стихотворение».

– Прости, что засмеялась, но это было так, так… – начала Ритка, снова заливаясь смехом, но внезапно остановилась. – Прости еще раз, – сдерживая смешок, выдавила она. – Поможешь? – Протянула она мне свое белое пальто.

Гардеробщица задумчиво рассматривала нас со своего места.

Я проводил Ритку до дома. Жила она недалеко. По дороге рассказала, что учится на юриста – с детства мечтала быть адвокатом и помогать несправедливо обвиненным людям. Я неожиданно для себя влюбился, впервые за свою короткую жизнь по-настоящему.

Ее глаза были слишком сильно подведены, но зеленый их цвет выделялся лучше любой туши. Мы обменялись телефонами. И на следующий день она позвонила сама.

Мы начали встречаться. Каждый день после универа я бежал к ней. Мы много болтали и много целовались. Хотелось бросить все и уехать вдвоем далеко-далеко. Кажется, ей хотелось того же. И вот теперь она бросила все и уехала, а я остался.

Глава 3. Женщины

«Самая страшная, роковая ошибка для молодой девушки –

выйти за человека, причастного к искусству».

(Ричард Олдингтон)

Бабушка завещала свою квартиру мне, но по документам в права я мог вступить только после того, как мне исполнится 20 – наверное, она боялась, что я могу связаться с нехорошими людьми, и тогда квартира достанется какому-нибудь моему дружку-негодяю. Бабушка любила свою квартиру, хотя любить там особо было нечего – на стенах дешевенькие пейзажи в таких же дешевеньких рамках, скрипучая кровать, кипы газет 20-летней давности, книги деда, которые стали никому не нужны после его смерти.