Книга Одиночеств

Папа собирал то, что нападало, каждый день, по дороге с работы. Конкурентов у него не было: соседи от жарделек носы воротили. Но папа мой был храбрый охотник и собиратель, настоящий первобытный человек. Мимо съедобного пройти не мог. Он и меня так воспитал, но я все же обычно держу себя в руках, а он давал волю здоровым инстинктам.

Дома он складывал добычу в десятилитровую бутыль. Положит туда абрикосы (разломив пополам и вынув косточку), добавит сахару, горлышко марлей завяжет – и на солнце. На следующий день – еще слой положит, и так до победного конца. Бутыль наполнялась дней за пять, потом рядом на подоконнике ставили еще одну, и еще. Дворовой абрикос был зверюга: три-четыре бутыли божественного нектара мы от него получали. А в хороший год и больше.

Потом мы с папой разъехались, но пару раз за лето мне доводилось отведать абрикотину у него в гостях: в папином новом дворе тоже росли абрикосовые деревья. Впрочем, они, как было сказано выше, почти везде росли.

Мне папа, ясное дело, свое тайное знание передал, и несколько июлей кряду у меня на подоконнике появлялись бутыли с дивным оранжевым содержимым. Век их был короток: не всякой наливке давали набрать градус, порой так выжирали, не пьянея, но сыто щурясь от почти непереносимого орального счастья.

А вот из тех абрикосов, которые продаются в Москве, нектара не сделаешь, разве брагу какую мутную. В этом смысле москвичи, конечно, прокляты. И не только москвичи.

Эта книга посвящается Яне,

которая на руки мне глядела, карты раскладывала, жидкий воск в чашку лила и почти официально подтвердила, что у меня и правда девять жизней. Почти как у кошки.

Это вовсе не значит, что, ежели грохнуть меня фонарным столбом по башке, я тут же воспарю бодрым птицефениксом, справочник юного фершала смертию поправ.

Это как раз вряд ли.

Девять жизней моих проживаются не то единовременно, не то параллельно, не то еще какой метафизической выкрутасой изогнувшись. Не для всякой есть особое имя (это, думаю я, не очень правильно, но пока – так). Не для всякой есть особое лицо (не всегда оно и требуется). Но для всякой – свой ритм дыхания. Без этого никуда.

Я, конечно, не о какой-то там «смене социальных ролей», не о спортивном шутовстве, не о бытовых шпионских играх даже. Я, конечно, совсем об ином. О, что ли, девяти способах манипулировать реальностью.

Данная теорема, понятно, имеет какой-то смысл лишь в координатах одной из девяти систем. Пребывая во всякой из оставшихся восьми, лишь плечами пожму: «Какая чушь!»

Эта книга посвящается

Вовке Крышину,

который первым ознакомил меня с теорией Дарвина о происхождении видов.

– Люди, – говорил Вовка Крышин, – родились у обезьян.

Мне было ясно, что Вовка врет. Он часто рассказывал мне всякие глупости, как и положено старшему товарищу.

Мне было лет пять, а Вовка тогда учился в четвертом классе. Наши родители часто уходили вместе в кино, в Дом офицеров, а положительного мальчика Вовку невесть за какие кармические грехи приговаривали к сидению со мной. К счастью, он быстро понял, что от разрушительной деятельности меня можно удержать, рассказывая интересные истории. И пересказывал мне школьную программу под видом сказок и сплетен. Вовка, думаю я, был прирожденным популяризатором. Надеюсь, он стал потом лектором общества «Знание». Все же маленьким моцартом был в этой области.

В тот вечер Вовка популярно изложил мне теорию Дарвина о происхождении видов. Вернее, самую животрепещущую часть этой теории: первые люди, дескать, у обезьян родились. Надо же такое было придумать!

– Врешь, – говорю. – Люди на обезьян не похожи совсем.

– Ну и что, я на своих маму с папой тоже не похож! – резонно возражает Вовка.

Крыть нечем. Мама у Вовки Крышина толстая, а Вовка худой. Папа у него тоже худой, но длинный и лысый, а Вовка хоть и в четвертом классе, а всего на полголовы меня выше. И кудрявый. Совсем, стало быть, на родителей не похож.

А Вовка уже тащит книжку, где на картинке нарисована шеренга жутких, сутулых приматов. Впереди, практически на белом коне, человек.

Блин. Плохо дело. В книжках – так думалось мне в ту пору – всегда только правда написана. Неправду люди вслух говорят, а правду пишут в книжках. Это всякому дураку ясно.

Смириться с новостью было непросто. Обезьяны мне никогда не нравились, особенно которые с красной жопой. Гадость какая!

Но когда новость про обезьян была худо-бедно усвоена и переварена, мне сразу же стало очень легко жить среди людей.

Прежде меня очень мучил вопрос: почему почти все вокруг мудаки и сволочи?

Ну, положим, слово «мудак» было мне в ту пору неизвестно, но мудаков от этого меньше не становилось. Только больше. (Не узнав тайного имени, как нечисть такую заклинать? То-то же.)