Книга рыб Гоулда

Должен, к стыду своему, предположить, что первым и главным моим побуждением было выдрать акварели, вставить их в рамочки и продать антиквару, торгующему старыми гравюрами. Но чем больше я читал и перечитывал той холодною ночью «Книгу рыб», чем больше вчитывался в последующие ночи, тем меньше желания заработать на ней у меня оставалось.

Книга околдовала меня, и я принялся таскать её с собой буквально повсюду, словно это был некий магический талисман, словно в ней жила колдовская сила, способная сделать или объяснить что-то действительно важное для меня. Но что именно и почему оно казалось мне таким важным, не могу объяснить; я поныне теряюсь в догадках.

С уверенностью могу сказать лишь одно: когда я показал книгу историкам, издателям и библиофилам, желая узнать её цену и ожидая, что они разделят со мной восторг удивительного открытия, то, увы, обнаружил, что очарован ею я один.

Признавая, что «Книга рыб» действительно старая, все отмечали при этом, что многое в ней: истории, на правдивость которых она претендует, рыбы, которых тщится описать, портреты каторжников, охранников и начальствующих лиц колонии, которые пытается изобразить, — явно вступает в противоречие с фактами, слишком хорошо известными, чтобы оспаривать их. Мне было сказано, что автор — узколобый диссидент, видящий всё в искажённом свете, а сама книга — малозначительный, хотя и любопытный плод сумеречного сознания и интересна лишь постольку, поскольку даёт понятие, какие формы могли принимать душевные болезни в прошлом.

Когда мне удалось убедить музейных работников провести радиоуглеродный анализ для датировки чернил, красок и основы, они пришли к выводу, что все материалы подлинные и, по-видимому, относятся к указанному времени. Однако содержание книги произвело такое впечатление, что вместо признания моей находки выдающимся произведением, представляющим огромный исторический интерес, эксперты поздравили меня с непревзойдённым качеством подделки и пожелали дальнейших успехов на ниве туристического бизнеса.

V

Последней моей надеждой был видный исследователь колониального периода, профессор истории Роман де Сильва. Несколько дней после отправки ему «Книги рыб» я ходил окрылённый, но, когда ожидание затянулось на многие недели, снова пал духом. Наконец однажды — помнится, был четверг и моросил мелкий дождь — раздался звонок и секретарша профессора сообщила, что, если я зайду в университет в тот же день, её шеф будет в своём кабинете и сможет уделить мне двадцать минут.

Я обнаружил там человека, внешность которого даже не отчасти, а совершенно не соответствовала его репутации. Порывистые движения, маленькая фигурка с большим животом, шевелюра, выкрашенная в радикально чёрный цвет и уложенная на почти булавочной головке в невероятно пижонскую причёску, заставляли думать, что перед вами неудачный результат скрещивания куклы Элвиса Пресли и нервного петушка породы легхорн.

Стало ясно, что «Книга рыб» на скамье подсудимых и профессор готовится открыть процесс; он явно был полон решимости не допустить, чтобы наша встреча выродилась в банальную беседу.

Повернувшись ко мне спиной, он порылся в ящике и вдруг быстрым, неожиданным движением, очевидно рассчитанным на драматический эффект, но довольно неуклюжим, обрушил на письменный стол цепь с прикованным к ней пушечным ядром. Оглушительный треск засвидетельствовал, что ему, видимо, удалось проломить столешницу, однако профессор де Сильва уже вошёл в роль, и стало понятно: ни это, ни что другое не способно сбить его с мысли.

— Сами видите, мистер Хэммет, — сказал он.

Я ничего не ответил.

— Итак, что же вы видите, мистер Хэммет?

Я опять промолчал.

— Ядро и цепь, мистер Хэммет, не это ли вы видите? Ядро и цепь каторжника, разве не так?

Желая проявить покладистость, я кивнул.

— Нет, мистер Хэммет, вы не видите ничего подобного. Подделку — вот что вы видите. Ядро и цепь, сделанные бывшими каторжниками в конце девятнадцатого века для продажи туристам, которые приехали посмотреть на каторжное поселение Порт-Артур, это средоточие кошмаров, достойных готического романа, вот что вы видите, мистер Хэммет. Дешёвый китч, не имеющий ничего общего с каторгой.

Он остановился, потёр костяшкою маленького указательного пальчика нос (из ноздрей торчали влажные пучки чёрных волос, в которых способна была запутаться попавшая в них моль) и заговорил снова:

— История, мистер Хэммет, вещь невидимая, но у неё есть своя сила. А у подделки этой силы нет.