Книга скворцов (журнальный вариант)

— Когда у падуанцев был подеста Альбицо Фьорези, большой любитель до забав всякого рода, в Тревизо был выстроен потешный замок, отменно защищенный беличьим мехом и тафтой, горностаем и пурпуром, красными балдахинами и лилльским сукном, из Падуи же приехали двенадцать дам, благородных, прекрасных и всей душой расположенных к таким играм, и разместились в замке, с девицами и служанками, дабы оборонять его без помощи мужчин, а чтобы охранить себя от натиска осаждающих, без промедления вздели на головы золотые венцы с хризолитами, жемчугами, топазами и смарагдами. Тогда другие дамы, коим назначено было осаждать этот чудесный замок, пустились на штурм, а осажденные отважно противились, причем с обеих сторон летели яблоки, финики, мускатные орехи, пирожки, груши и айва, розы, лилии и фиалки, склянки с бальзамом и розовой водой, амбра, камфара, кардамон, корица, гвоздика, и в этой схватке было показано много примеров мужества, меткости и стойкости в претерпении ран. Не только из Падуи, но также из Венеции явилось туда много мужей, с драгоценным стягом святого Марка, и немало дам, чтобы сделать честь собранию; а когда все насытились зрелищами и разъехались по домам, чтобы вспоминать и обсуждать бывшее, замок стойкости в претерпении ран. Не только из Падуи, но также из Венеции явилось туда много мужеи, с драгоценным стягом святого Марка, и немало дам. чтобы сделать честь собранию; а когда все насытились зрелищами и разъехались по домам, чтобы вспоминать и обсуждать бывшее, замок остался стоять, обнаженный от всякой красоты и забытый всеми, кто подле него тешился. На ту пору в харчевне неподалеку от этого места один человек с таким прилежанием угощал себя вином, что скоро оно предоставило ему ночлег, уложив замертво под стол. Тут его сотрапезникам пришло в голову, раздев его почти догола, оттащить в замок и предать воле Божией: они сделали это и ушли, жалея, что не увидят, как он очнется. Когда же он опамятовался и поднял голову, то, видя кругом лишь мрак с мокрыми балками и слыша запах гнили и собачий лай, доносящийся с площади, уверился, что умер в кабаке, нераскаянным, и попал туда, где награждается кончина подобного рода. Мысля так, он страшился шевельнуться, надеясь, что его не заметят, — когда же его страх возрос и превратился в нетерпение, он решился и наудачу заковылял по галереям, оскальзываясь на прелых яблоках, одной рукой вопрошая темноту, а другой прикрывая срам, словно древние сатирики, которые, как я читал, изображаются голыми, затем что благодаря им обнажаются все пороки; впрочем, сам я не могу этого утверждать, ибо никогда не видел Персия и Ювенала в наготе, а ты, дорогой Фортунат, если захочешь раздеть кого-нибудь из комических поэтов, знай, что от этого их поучения не выиграют; так вот, скитаясь по замку и всюду находя тление и заброшенность, он наконец был вынужден признать, что в этой плесневой громаде он содержится один. Не могу передать вам, какая в его душе поднялась досада от мысли, что он угодил сюда первый или же все остальные, кто хромал на ту же ногу, помилованы и выведены на волю, к вечному свету и благоуханиям. Он перебирал в сердце своих знакомых и находил, что они не менее его достойны здесь очутиться, а иные и много больше: он ссылал и казнил целыми кварталами, утоляясь правом на справедливость там, где его никто не оспорит, и вообще вел себя вопреки мнению тех, кто считает утешительным одиночество. Но, поскольку от судопроизводства его утроба лишь накалялась, он, почуяв близ себя окошко, высунулся из своей скорбной раковины и завопил во всю глотку. По случайности мимо проходил один из тех, кого он только что предавал всем пыткам вечности, и, услышав, что голос знакомый, поднял голову, пригляделся и спросил, что он там делает, а тот вместо ответа с удивлением вопрошал, почему он здесь, а не в обители блаженных. А когда его знакомец отвечал, что из обители блаженных его только что выгнали (и правда, он спустил все деньги, а в долг ему не давали), то наш человек, воспрянув духом, начал зазывать его, чтобы ничего не страшился и заходил сюда: тут-де места хватит на всех и жизнь полнее, чем снаружи. Но тот лить махнул рукою да побрел домой, так что наш внутренний человек, без пользы забрасывавший свою удочку, остался в paзмышлeнияx, зачтется ли ему этот обман в лишнюю вину, если тут судят не по успеху, а по намерению, и насколько отягчил он свою участь, пытаясь ею поделиться. Я говорю это к тому, что человек и в аду может сделаться еще хуже, стоит отойти от него на минутку: таковы уж его правдолюбие и изобретательность.

***