Книга теней

Однако, посидев некоторое время напротив, я поняла: это не живое существо, не Мадлен, ничего общего с ней. Всего лишь корзина с костями. Скелет, и ничего больше. Но так ли это? И все же должна признаться: я говорила с ней, обращалась к ней, словно к самой Мадлен. Я делала это, чтобы отогнать свои страхи, а может быть, чтобы обуздать свои надежды. Но Мадлен больше не существовало. Не знаю, куда

она ушла, но в этой корзине ее точно не было. Подобно облаку, этому чистому порождению стихий, она слилась с голубизной, Бесконечной Голубизной, чтобы рассеяться, раствориться в забвении на этом голубом фоне.

Вскоре кости перестали меня беспокоить: я поставила корзину рядом и крепко прижала к себе, утихомирив тем самым ее содержимое.

Мы въехали в Арль – пыльный, но необыкновенно красочный городок, – сейчас я не располагаю временем, чтобы описать всю эту цветовую гамму, хоть мне и сообщили, что мы войдем в порт через несколько часов (а не через час

, как говорили раньше). Да, мы быстро приближаемся к американскому континенту, к его восточному побережью: я только что услышала, как кто-то крикнул, что берет уже виден, но я пока не осмеливаюсь взглянуть сама… В Арль мы въехали, когда солнце уже вставало, и, видимо, не привлекли ничьего внимания. По заведенной привычке мы упрятали берлин в самую безлюдную, темную и тихую улочку, какую только смогли отыскать. Я уже приняла решение избавиться к ночи от этой диковины.

Едва карета перестала трястись и остановилась, я вышла и тут же обнаружила, что отца Луи нет. Забеспокоилась, не исчез ли он окончательно: ведь наша «работа» была сделана. Я предполагала, что он остановится в Арле, зная, что мне нужно уладить здесь кое-какие нехитрые дела, прежде чем ехать в Марсель и садиться там на корабль. Может быть, и у призрака были здесь какие-то свои призрачные дела, не знаю. Конечно, он будет пребывать в скорби, и, хоть я и жалела ничего не подозревающих женщин Арля, меня, в сущности, мало интересовало, как могут скорбеть инкубы.

Пока я бродила по городским улицам, солнце поднялось еще выше. Я спросила у пятерых встречных, какая гостиница считается здесь самой лучшей (о, этот тягучий южный выговор, произносимые нараспев, с паузами, слова!), и отправилась в ту, которую назвали трое из пяти. За лучшую комнату на верхнем этаже с побеленными стенами и узкими каменными пилястрами я заплатила хозяйке вдвое против обычного. Именно поэтому она выселила предыдущего постояльца, которому я лишь слегка посочувствовала. Настроение у меня было превосходное.

Разве я не достигла в своем ремесле успеха, который оказался не по плечу моей soror mystica? Разве я не привлекла силу луны, что бы ни подразумевалось под этим? Разве я… Осознавая себя как бы заново, я была в своих поступках не вполне собой.

Но кем я была? Размышлять над этим я не хотела. По крайней мере, тогда.

Я не пожалела денег, чтобы мой номер (он состоял даже не из одной, а из двух комнат с каменным полом из грубого песчаника, давно не мытыми окнами и видом на развалины римского театра) побыстрее привели в порядок. Такая щедрость обеспечила мне обильный завтрак из трех вареных яиц, черного хлеба, густо намазанного абрикосовым повидлом, и чашки кофе, который доставила мне в номер сама хозяйка гостиницы. Доесть завтрак я не смогла, но меня позабавило, что эта видавшая виды женщина (я пришла к такому выводу, наблюдая, как гордо она несет свою пышную грудь) приняла меня за голодного как волк путешественника.

Арлезианцы начали уже пробуждаться, когда я, распорядившись разбудить меня в два часа, погрузилась наконец, довольная собой, в глубокий продолжительный сон.

Днем я немного побродила по Арлю, но мысли мои были настолько заняты событиями предыдущей ночи и фантазиями о том, что ждет меня в будущем… словом, я мало что запомнила. Если говорить начистоту, я искала лишь свою Арлезианку, поэтому взор мой был прикован к лицам прохожих. Я всматривалась в каждый отдаленный силуэт и, конечно же, толком не увидела города. Первое, что приходит в голову, когда я вспоминаю Арль, – острые, как гвозди, мелкие камешки, от которых плохо защищали подошвы моих башмаков. С каждым болезненным уколом я проникалась все большей решимостью поскорей избавиться от гардероба, собранного для меня Себастьяной. Башмаки, конечно, не имели никакого отношения к содержимому несессера – просто их тонкие, не приспособленные к таким дорогам подошвы напомнили мне о еще большей непрактичности этой одежды.