Книга, в которой исчез мир

— Видите ли, и я не верю тоже. Но Филипп в них верил. Он везде видел заговоры. Он считал Максимилиана главой некоего тайного братства, которое скрывало страшную тайну, угрожавшую миру. По его мнению, это братство было настолько сильным, что контролировало все и вся. Естественно, и Лейпцигский уголовный суд. Было совершеннейшей бессмыслицей защищаться в таком суде. Филипп принес себя в жертву. Он воспринимал себя как мученика, пострадавшего в борьбе против тьмы. Как светоносный.

— Светоносный?

— Да, так он сам себя называл. Он рассматривал себя как просветителя, как светоносца. Мир — это борьба света и тьмы. В любом случае Люцифер был для него настоящим героем мировой истории. Он похитил с неба свет и дал людям разум. За это он был изгнан в ад. Потому что Бог и церковь не желают, чтобы человек был свободен. Они хотят низвести его на ступень низшего животного. Приблизительно так он смотрел на вещи.

— Это взгляды иллюминатов?

— Нет. Иллюминаты — это эстеты, у которых вообще нет никакой религии. У них здесь мало сторонников. Насколько я слышал, они не склонны к колдовству и заклинаниям. Они сторонники просвещенного государства и поэтому стараются проникать на государственные должности. Здесь, на севере, в этом нет необходимости, ибо более безбожное правительство, чем в Пруссии, трудно себе вообразить. Но на юге у них много последователей.

Николай задумался. Постепенно начала вырисовываться какая-то, пусть пока внешняя, связь. Не вытекает ли все это дело из того, что здесь враждуют между собой два или, быть может, больше тайных союза?

— А Максимилиан? Вы что-нибудь знаете о его ордене?

— Максимилиан был розенкрейцер.

— Розенкрейцер?

— Розенкрейцерам ненавистно все, что хотя бы отдаленно напоминает разум и просвещение. Систему организации они, как и иллюминаты, позаимствовали у вольных каменщиков. Они заманивают к себе сторонников надеждами на тайное, в их случае, естественно, божественное — или выдаваемое за таковое — откровение. Розенкрейцеры убеждены, что принадлежат к ордену избранных, одаренных смертных, коим откроется тайна мироздания. Здесь они очень активны.

Он указал рукой на письмо ди Тасси и добавил:

— В этом, пожалуй, заключается ошибка вашего советника юстиции. Он исходил из ложной посылки, думая, что Альдорф — иллюминат. Но теперь он заметил свою ошибку. Деньги графа Альдорфа, очевидно, нашли применение в Берлине, где они пошли на нужды розенкрейцеров.

— На основании чего вы пришли к такому выводу? — удивленно спросил Николай.

— Инициалы Б. и В….

— Так вы знаете, кто скрывается за ними?

Фальк кивнул.

— И кто же?

— Я очень голоден, а вы?

7

Гостиница, по счастью, находилась неподалеку. Только что наступил вечер, и народа было немного. Они поднялись по винтовой лестнице и вошли в амбар, который при малых затратах, но зато с большой выдумкой был перестроен в обеденный зал. Столы были на цепях подвешены к потолочным балкам. Стульями служили деревянные ящики. Над головой посетителей нависала кровельная черепица. Фальк целенаправленно устремился в самый конец зала. Воздух помещения был наполнен восхитительным ароматом жареной баранины. Теперь и Николай ощутил голод. Как давно он ел горячую пищу? Им принесли заказанную пузатую бутылку красного вина и поставили ее на середину стола. Хлеб был просто великолепен, и Николай съел три куска, не в силах дождаться, когда принесут мясо.

Вино развязало язык собеседнику Николая. Прошло не так много времени, и Николай узнал, что его новый знакомый родом из Пфальца, а в Лейпциге должен был выучиться на пастора. Отец сделал все, чтобы передать сыну свой приход, но Фальку это было уже не по вкусу. Его заветной мечтой было писать пьесы для театра, но сейчас состояние театра таково, что дело это представлялось ему совершенно безнадежным.

— Почему же безнадежным?

— Вы в последнее время бывали в немецких театрах? — спросил Фальк.

Николай ответил, что нет.

— Так вот ни один директор театра не возьмет вашу пьесу, если вы не напишете в ней об убийце-поджигателе, меланхолическом самоубийце или сумасшедшем чудаке. Правила в Германии таковы, что главный герой должен по ходу пьесы убить двенадцать — пятнадцать других персонажей, а потом, в конце череды этих похвальных деяний, вонзить кинжал себе в грудь.

— Люди ищут именно такого разговора на равных, а не поучений, — развеселившись, ответил на это Николай.

— Вам легко говорить. Даже актеры уже жалуются, что им приходится постоянно учиться умирать на разный манер, когда люди, что-то выкрикивая и дергаясь в конвульсиях, должны по полчаса лежать при последнем издыхании. Они валяются на сцене вчетвером или впятером, вцепившись друг в друга в смертных судорогах, и околевают, продолжая свои бесконечные декламации. Партер аплодирует каждому новому содроганию их членов. Вкус публики просто ужасен.

— И чем это можно объяснить?

— Этого я не знаю. Может быть, прежде всего тем, что в театр повалила толпа черни. Известно, что чернь обожает глазеть на казни и трупы.

Принесли мясо. Николай принялся за еду, а Фальк продолжал изливать наболевшее.