Книга VII. 1676-1703

Здесь, разумеется, может родиться вопрос: зачем было доводить раскольников до этих крайностей? Зачем было преследовать их за различие в обрядах, за буквы, за вещи несущественные? Отчего было не позволить им употреблять старые книги, оставаться при старых обрядах? Подобные вопросы, обличающие неуменье отрешиться от настоящего времени и привычку переносить его требования в века минувшие, сильно вредят изучению истории, правильному пониманию прошедшего, а следовательно, и настоящего, связи между ними. Во-первых, если православный говорил раскольнику, что может креститься как хочет, то раскольник от этого не переставал называть православного слугою антихристовым за трехперстное сложение. Во-вторых, одно явление поверяется другим. Если в XVII веке явились люди, которые, смешивая существенное с несущественным, готовы были умереть за двуперстный крест и т.п., то какое право получаем мы предполагать, что другие, употреблявшие трехперстное сложение, все вдруг поднялись на такую высоту, что могли отличать существенное от несущественного и снисходительно смотреть на заблуждения меньшей братии? Люди, которых авторитету они подчинялись, сказали им, что трехперстное сложение правильнее, они приняли это более правильное употребление и этим порознились от людей, оставшихся при двуперстном сложении; но во взгляде на важность дела они нисколько не рознились; как последователи двуперстного сложения были убеждены, что это необходимое условие для спасения, и считали крестившихся-тремя пальцами врагами божиими, слугами антихристовыми, с которыми нельзя иметь никакого сношения, точно так же должны были смотреть на них и противники их, ибо вовсе не было условий, по которым бы они могли смотреть иначе. Церковный мятежник! Мятежник против самого бога! Что могло быть хуже этого? Какое снисхождение можно было оказать такому человеку? Люди, которые преследовали раскольников за двуперстное сложение, — эти же самые люди провозглашали, что брить бороду значило искажать в себе образ божий и уподобляться псам или котам — ясный знак, что взгляд был везде один и тот же, вследствие чего могла быть только ожесточенная борьба без уступок и сделок. Перемена взгляда, уменье отличать существенное от несущественного могли явиться при влиянии новых условий не ранее как с лишком через столетие, тут только явилась и возможность снисхождения, возможность уступок и сделок. Архиерей вроде московского митрополита Платона мог явиться только во второй половине XVIII, а не во второй половине XVII века, когда происходило, например, следующее: в 1655 году прислали белорусов в Вологду, и священники обратились к архиерею с вопросом, пускать ли их в церковь и ходить ли к ним с требами. Архиерей к патриарху, и тот отвечал: «Если кто не истинно крещен, обливан, тех крестить снова, а умерших погребать».