Книги стихов

петь велит постоянно скрипке:

«Жизнь тяжелее всех тягот в мире!..»

Pont du Carrousel

Похож слепец, который на мосту,

на камень межевой всегда на страже

царств безымянных, вещь одна и та же,

а звезды набирают высоту,

вокруг него явив свои часы

струением блуждающей красы.

Седой, недвижный вестник отдаленья,

небытия темнеющий оплот,

он в преисподнюю означил вход

для мелкотравчатого поколенья.

Одинокий

Как мореход на берегах земли,

я все еще чужой туземцам вечным;

мне счесть бы дни застольем бесконечным,

а для меня видения вдали.

Мир моего касается лица,

быть может, как луна, необжитой,

а люди суетятся без конца,

обжив слова своею суетой.

Я взял с собой простые вещи в путь,

вдруг показавшиеся стаей дикой;

животные на родине великой,

здесь от стыда не смеют и дохнуть.

Ашанти

(Jardin d’Acclimatation)

Не виденье дальнего пейзажа

и не пляска смуглых женских тел,

для которых платье – лишь поклажа.

Не мотив, который долетел

из глубин, где кровь и где напевы

(кровь для них при этом не предел),

и не смуглые певуньи-девы

с блеском глаз, похожих на клинки,

вверенные страже королевы,

не уста, где смех, а не зевки,

разве только самопостиженье,

от которого мы далеки.

Как меня пугает их движенье!

В клетке зверь верней себе и зорче;

ходит он, как будто ворожит,

и, всемирной не подвержен порче,

видит вещи, но не дорожит

он чужим, и, как бы ни пытался

пламень свой таить он в тишине,

со своей великой зверь остался

кровью только здесь наедине.

Последний

Мне дома родного не знать,

как бы душа ни дрожала;

прямо в мир меня мать

рожала.

Хожу я по миру, в мире стою;

попробуй весь мир отбрось!

Терплю мое счастье и боль мою,

и то и другое врозь.

Но не лишен я наследства:

тремя ветвями мой род расцветал,

семь замков – его судьба;

но я со временем устал

от моего герба.

Весь мир приобрел я с детства,

но дома нет у меня;

с собой до последнего дня

ношу я все мои средства.

Лишь тени падений

там, где тишина

дна;

основа моих владений —

волна.

Боязнь

Над блеклой былью леса птичий плач,

бессмысленный над блеклой былью леса,

и все-таки прорвался птичий плач,

надрыв с недугом неудач,

и небеса над блеклой былью леса,

и ширятся они, вписавшись в крик,

а вся земля – беззвучная причуда;

великий ветер словно из-под спуда,

бледна, тиха, спешит минута вдаль,

и, кажется, с ней вещи нераздельны,

которые для всех смертельны,

кто хочет ввысь оттуда.

Жалоба

Ни звука в ответ,

простор беспросветный.

Звезды моей нет,

все поиски тщетны.

Тысячи лет мертва

звезда моя. Слышу слова

в проплывшем челне,

жуткие были;

дома часы на стене

пробили.

Туда я вернусь?

Из сердца вон я рванусь,

чтобы молиться,

пока небо длится.

Но одна из всех звезд

сохраниться должна,

думаю, знаю,

где эта одна

звезда; и во мраке бел

этот город, который цел

в небе на самом конце луча…

Одиночество

Как дождь над морем вечерами,

так одиночество не за горами,

клубящимися стелется парами

и, не преминув небо заволочь,

оттуда рушится на город в ночь.

Дождь льет и не намерен прекращаться,

когда к рассвету тянется округа,

когда тела, готовясь распрощаться,

ласкают с отвращением друг друга,

и эта ненавистная потуга

их заставляет спать в одной постели,

и одиночество вместо купели.

Осенний день

Господь, пора! Пусть, лето проводив,

на солнечных часах почил Ты тенью,

вверь дуновенью даль просторных нив!

Теплом последним одари сады,

два лишних южных дня ниспосылая,

чтоб, зрея, налились до урожая

тяжелой винной сладостью плоды.

О доме больше нечего мечтать,

и одиночество непоправимо;

читай, пиши – все тщетно или мнимо,

и только листья будут облетать

среди пустых аллей неудержимо.

Воспоминанье

Ждешь одного и того же,

как будто ты не один;

могущественней и строже

с проснувшимся камнем схоже

вторженье в тебя глубин.

Золотятся предметы:

с книгами кабинет,

в дальних странах рассветы,

платья или портреты

женщин, которых нет.

И чувство, что нет исхода:

при всех минутных дарах

миновавшего года

образ, молитва, страх.

Конец осени

Я с некоторых пор

повсюду вижу сцены

внезапной перемены:

где зори, там разор.

Преобразился сад,

где сплошь одни утраты:

уже не желтоватый,

а желтый весь распад,

и явлен мне простор.

Всмотрюсь я в неизвестность

алеющих аллей,

и мне подскажет окрестность,

что небес повсеместность

над морем тяжелей.

Осень

И падает, и падает листва,

как будто облетает сад небесный,

и падает земля сквозь даль ночную,

отпав от звезд, срываясь в тьму сплошную,

где вечно одиноки существа.

Не удержать нам собственной руки;

мы падаем, как этот мир падучий.

Но держит Некто нежный и могучий

нас на руках паденью вопреки.

На краю ночи

В комнате и за стеною

не знающая луча

даль, и над ней, ночною,

я натянут струною,

вибрируя и звуча.

Множество тел скрипичных —

вещи; во сне – напев:

женский плач в безграничных

пространствах и тайный гнев

из рода в род;

зазвенев,

серебро моих нот

нависло над каждым предметом,

а среди них тот,

кто привлечен светом;

и, пока я не исчезну

в бывшем небе, где след

моей танцующей трели,

через щели

будет в бездну

падать свет.

Молитва

Ночь тихая, в твою цветную ткань,

где красное лишь в сочетаньи с белым,

включи меня в твою родную ткань,