Читаем Книги стихов полностью

глаз, ласково таинственных с тех пор,

как в них и рябь каналов, и простор

морской с волнами быстрыми; кто взор


ко мне стремит, потом исподтишка

завидует моей собачке милой.

Рука моя прохладная порой,


ее лаская, тешится игрой:

влечь юношей знатнейших с новой силой,

которым смерть от губ моих сладка.


Лестница оранжереи

Версаль

Как иногда то вверх, то вниз без цели

по лестнице ходили короли,

чтоб с двух сторон придворные смотрели

и любоваться мантией могли,


так между балюстрадами просторных

по-прежнему ступеней череда;

хотя склоненных больше нет придворных,

над лестницею небо, как всегда;


как будто, некой карою грозя,

она располагается келейно,

так что ни вверх, ни вниз теперь нельзя,

тяжелый шлейф неся благоговейно.


Перевозка мрамора

Семь битюгов массивный груз везли,

отяготивший каждое копыто;

и то, что было в мраморе сокрыто,

завещанное недрами земли,


явилось людям, и не под чужим

неверным именем, а сутью самой

героя, властно движущего драмой,

когда событий ход непостижим;


так, позволяя на себя взглянуть,

в своем великолепьи заповедном,

как триумфатор, в шествии победном,


гнетущий, возложив на пленных гнет,

по улицам он ехал в свой черед

и преграждал другим при этом путь.


Будда

Пилигрим уже на расстоянье

золотую чувствует капель:

впереди покой и покаянье,

царственно-таинственная цель.


Осияв смятение людское,

тот, кто высотой бровей привлек,

всем дает понять, что не такое

золото сосудов и серег.


Кто бы дал ответ простой и точный,

плавили какое вещество,

чтобы водрузить на трон цветочный


этот образ и его убранство,

чтобы, как себя же самого,

в золоте мог трогать он пространство.


Римские фонтаны

Над чашей чаша, воду проливая

с журчанием на мраморном краю,

где ждет ее внизу вода другая,

ловящая кипучую струю,


безмолвием смысл речи придавая,

вверяя полой длани песнь свою,

в темно-зеленом небо открывая,

как вещь неведомую и ничью,


переполняя свой сосуд прекрасный

и не томясь по прежней вышине,

рассеянные брызги в стороне


на мшистые роняя занавески,

между которых чаша в тишине,

и в зеркале внизу смеются всплески.


Карусель

Jardin de Luxemburg

Вращается под солнцем с кровлей тень,

и пестрая процессия видна,

а в ней мелькает лошадь не одна,

хотя одна и та же каждый день.

В тележку пусть иная впряжена,

свои у каждой доблести и шашни;

злой красный лев – попутчик их всегдашний

в сопровожденьи белого слона.


Олень, совсем лесной, но под седлом;

пристегнута малютка голубая

к седлу, согрев его своим теплом,


а мальчик бел, ему сам воздух сладок;

сидит на льве, рука его нежна;

лев скалит зубы, кружит, хищно гладок


в сопровожденьи белого слона.


Из девочек взрослеющих любая,

перерастая скачущих лошадок,

глазами ищет будущих загадок,

одну и ту же точку огибая


в сопровожденьи белого слона.


И в череде бесцельно ежечасной,

ежеминутной, длящейся с утра,

и серой, и зеленой или красной,

вращающейся ныне, как вчера,

улыбке тоже место есть согласной,

чтобы могла казаться безопасной

слепая безуспешная игра.


Испанская танцовщица

Как спичка загорается едва,

исканью искр свой свет вверяя жгучий,

так зрителей сплотить спешит сперва

она горячим жестом торжества,

вступая в круг змеящихся созвучий.


И сразу в танце пламя прорвалось;


от вспыхнувших безудержно волос

ее черты и стан ее в огне;

она в горящем платье, как в броне;

жар гибких рук в неуловимом взмахе;

гремучие так вьются змеи в страхе.


Но тесно ей в наряде огневом,

и на пол сброшен с плеч огонь потом

пренебрежительным телодвиженьем,

но, сброшенный, грозит еще сожженьем,

чтобы ее гордыню испытать,

и с легкою улыбкой губ небрежных

она благоволит его топтать

упругими толчками ножек нежных.


Башня

Tour St. Nicolas, Furnes

Земные недра. Кажется, из них

ползешь на ощупь: над тобой земная

поверхность, где, потоки зачиная,

бьют родники, чей говор не затих,


из темноты, которую лицом

рассеиваешь в поисках высот,

не собственным ли будучи гонцом,

а над тобою бездна, словно свод,


и для тебя она ориентир;

когда, забрезжив, рушится основа,

и видится тебе при этом снова

бык, на которого навьючен мир,


но властно разлучает с тесной тенью

свет ветреный; исток его – эфир;

твой путь от затемненья к затемненью

в глубинах, возражающих гоненью,


дни малые, как будто Патенир

писал их осмотрительно часами,

и прыгают охотничьими псами

мосты, беря нетерпеливо след;


где дому дом – беспомощный сосед,

она в кусты под небесами

идет, с природой не считая лет.


Площадь

Furnes

Распространяющиеся просторы,

где уличных страстей катился вал,

где смертные вершились приговоры

и тесен был торгашеский квартал,

для герцогского поезда, который

на всю Бургундию блистал


(начало древнее начал),

отсюда площадь приглашает в дали

окрестных окон суету сует,

кого бы сроки ни препровождали

в торговые ряды текущих лет,


но пустоте ни миг, ни век не страшен,

и только на домах, того гляди,

фронтоны выдадут соседство башен,

которые витают позади.


Quai du Rosaire

Brügge

Похожи переулки на людей,

идущих медленно к выздоровленью

в раздумии: как верить отдаленью?

друг друга ждут, потом до площадей


доходят и спускаются туда,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке
Собрание сочинений. Т. 3. Глаза на затылке

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В третьем томе собрания «Глаза на затылке» Генрих Сапгир предстает как прямой наследник авангардной традиции, поэт, не чуждый самым смелым художественным экспериментам на границах стиха и прозы, вербального и визуального, звука и смысла.

Генрих Вениаминович Сапгир , М. Г. Павловец

Поэзия / Русская классическая проза