Книги стихов

Горе нам, где мы? В сердце ли мира,

уподобляясь древним драконам,

мчимся, захвачены диким гоном,

по краю смеха… Бог, среди пира

слей с песней крик наш под небосклоном,

чтоб вознеслись голоса и лира.

XXVII

Существует ли неизбежное

время, если рушится храм?

Демиург отнимет ли нежное

сердце, преданное богам?

Разрушаемые прощаньями,

замкнуты судьбой в наших днях,

не живем ли мы обещаньями

детства, скрытого там, в корнях?

Призрак прошлого недействительный,

только ловит его чувствительный,

как ловил бы дым наяву.

Остается наше служение,

приводящее мир в движение

не в угоду ли божеству?

XXVIII

Уйдешь, придешь и дорисуешь танец,

чертеж среди созвездий обретя,

в чем превосходит смертный чужестранец

угрюмую природу; ты, дитя,

ты помнишь, как она заволновалась,

услышав невзначай: поет Орфей,

и дерево с тобой соревновалось,

подсказывая трепетом ветвей,

откуда доносился этот звук;

так ты узнала место, где звучала

и возносилась лира, средоточье

неслыханное. Шаг твой – полномочье

прекрасного, и ты уже сначала

поверила: придет на праздник друг.

XXIX

Даже если, тихий друг, ты болен,

умножаешь ты дыханьем даль,

поднимись на срубы колоколен

и звони, чтобы твоя печаль

крепла, находила, чем питаться,

и найти могла себя в ином;

горек твой напиток, может статься,

с духом соберись и стань вином.

Изобильем тронутый ночным,

на распутьи жди: возможна встреча,

кто бы темноту ни пересек.

Даже позабытый всем земным,

говори земле: я лишь предтеча,

а воде скажи: я здесь навек.

Сады

1

Мое ли сердце поет

ангелы ли, вспоминая…

Мой голос или иная

музыка – этот взлет?

И вот уже неизбежно,

хотя был только что нем,

неколебимо, нежно

соединенье – с кем?

2

Лампа, друг мой ночной,

сердце мое – секрет

от тебя, но твой свет

над южною стороной;

студенческая со мной

лампа, светоч родной,

и если мой взор не сладит

со страницей иной,

оплошность ангел изгладит.

3

Молча себя поздравь —

Ангел как весть благая…

Хлеб ему предлагая,

тихо скатерть расправь.

С тобою твой ужин грубый

разделит он в свой черед

и пречистые губы

в простой стакан окунет.

4

Не узнаёшь ли ты,

душу цветам открывая,

какова роковая

тяжесть пылкой мечты.

Кто созвездия вплел

в смутные наши печали,

что бы ни означали

звезды, слишком тяжел

гнет нашей скорбной цели

для них; кто выдержит вес

крика, кроме постели

и стола (стол исчез).

5

Кто яблоко упрекает

в том, что оно привлекает?

Сладость в нем затаена

и опасность не одна.

То, что яблоку подобно,

мраморное несъедобно,

и оно же, роковое,

всего хуже восковое.

6

Кто знает, как движет нами

невидимое, как нас

невидимый временами

обманывает отказ.

Смещается в безрассудстве

средоточие, тот,

кто сердцем твоим слывет:

великий магистр отсутствий.

7

Ладонь

Мадам и мсье Вюлье

Ласковая ладонь,

постель, что звездами смята,

лестница складок твоих

прямо в небо ведет.

Ведом тебе гнет

звезд, чье тело – огонь

и чье сияние свято

среди светил других

в порыве, длящем полет.

Стынут ладони… Где

отсутствующий вес

меди, признак небес,

присущий каждой звезде?

8

И в предпоследнем нужда

еще говорит напрасно.

Мать-совесть! Зато прекрасно

последнее слово всегда.

Так, предпочтя всем секретам

итоговый свой секрет,

вдруг убедишься, что в этом

ни капли горечи нет.

9

Если ты Бога воспел,

не жди от Него ответа;

молчанье – Его примета,

влекущий тебя предел.

Немыслимое соседство…

Каждый из нас дрожит.

Ангельское наследство

нам не принадлежит.

10

Кентавр могучий, вот кто прав,

над временами проскакав:

когда среди первоначал

собою мир он увенчал.

А существо Гермафродита —

первичной цельности защита.

Найти бы в жизни без подлога

нам половину полубога.

11

Рог изобилия

Высокочтимый рог!

Со всей щедротой вашей

вы клонитесь над чашей,

которая нам впрок.

Цветы, цветы, цветы,

чья участь – опадать,

чтоб для плодов создать

пространство чистоты.

Все это без конца

нам сердце атакует,

которое тоскует,

как многие сердца.

Так чудо углубил

ваш голос, рог чудесный,

как будто бы небесный

охотник затрубил.

12

Как хрупким веницейским

стеклом возлюблен хмель,

так хитростям житейским

твоя перечит цель;

так нежностью твоих

перстов уравновешен

восторг, что небезгрешен,

делимый на двоих.

13

Фрагмент из слоновой кости

Пастырь добрый в лучах.

Прозревают слепцы.

Острый остов овцы

у него на плечах;

пастырь добрый в лучах,

нет, в кости желтоватой;

Твое пастбище свято,

хоть пасется там прах,

а Ты длишься, Ты вечен

в невеселых мирах

там, где корм обеспечен

на привычных пирах,

а покой бесконечен.

14

Гуляющая летом

Ты видишь, как одна счастливица гуляет

и зависть в нас по временам вселяет?

На перекрестке ей отвесил бы поклон

достойный кавалер, герой былых времен.

Под зонтиком изящно и небрежно

она перед альтернативой нежной

от света ускользнуть пытается, но тенью

опять освещена и рада освещенью.

15

Моей любимой вздох

возносится украдкой,

застигнув лаской краткой

ночную даль врасплох.

Среди вселенной вновь

зиждительная сила

любовь удочерила,

но гибнет и любовь.

16

Ангелочек из фарфора,

хрупкая вершина лета,

колпачок по мерке взора

твой малинового цвета.

Скажешь ты, тебе не впрок

головной убор твой красный,

только в толчее напрасной

твой незыблем завиток.

Чуждый тлению тоски

аромат ему дарован;

наважденьем коронован