Книги Великой Альты

Но он не взял крошку на руки. Белая плачущая кроха показалась ему плохой заменой рыжеволосой, страстно любимой жене. Он потрогал мягкое темечко, где под кожей билась жилка, и сказал:

- Раз уж она такая боевая, снеси ее к воительницам, что живут в горах. Я не могу принять ее, пока оплакиваю ее мать. Ведь это она - причина моей потери. Я не могу любить, когда горе так велико. - Он сказал это тихо и без гнева, поскольку всегда был человеком ровного и спокойного нрава, но повитуха различила камень под этими тихими словами. К чему малютке биться об этот камень снова и снова без всякой пользы. И женщина сказала то, что сочла правильным:

- Жительницы гор примут ее и будут любить так, как не можешь ты. Они славятся своими материнскими чувствами. И клянусь - они взрастят ее для еще более чудесной доли, чем пророчат ее крепкий кулачок и рано прозревшие глазки.

Если мужчина и воспринял ее слова, то не показал виду - его плечи уже сгорбились под бременем горя, которому, хотя он этого и не знал, предстояло вскорости свести его в могилу: ведь не зря говорят в Слипскине: "Сердце не колено, оно не гнется".

Тогда повитуха взяла дитя и ушла. Задержалась она только, чтобы оповестить могильщиков и позвать двух женщин, чтобы обмыли покойницу и одели в саван, пока та еще не совсем окоченела. Она рассказала им о чудесной малютке изумление от виденного еще не оставило ее.

Поскольку она слыла упрямой женщиной - что, бывало, втемяшится ей в голову, на том она и стоит, точно игла в воде, что указывает на север, - никто не стал отговаривать ее от похода в горы. Никто, даже она сама, не ведал всей меры ее страха - она боялась и ребенка, и своего путешествия. Отчасти она надеялась, что горожане остановят ее, но другая ее часть, упорная, все равно настояла бы на своем - и люди, чувствуя это, приберегли дыхание для того, чтобы передать ее рассказ другим. Не зря говорят в Слипскине: "Лучше рассказать историю, чем пережить ее".

И вот повитуха отправилась в горы, где никогда прежде не бывала, в надежде, что часовые Великой Альты заметят ее, не дав ей зайти слишком далеко. Дитя она прижала к груди, словно амулет.

К счастью, ранняя оттепель растопила снег, очистив горные тропы, иначе повитуха не добралась бы и до того места, куда пришла. Она была городской женщиной, чьи обязанности гоняли ее из дома в дом, словно побирушку. Она не знала ничего об опасностях леса и о больших желтых диких кошках, что живут в горах. С запеленутым ребенком у груди она пустилась в путь бодро и дошла до подножия горы на удивление удачно, ни разу не оступившись и без единой царапины. Даже сильные мужчины-охотникн не всегда бывали столь удачливы. Правду, видно, говорят: "Не рыба всех в реке умнее".

Первую ночь женщина провела меж вывороченных корней сожженного молнией дерева, дав ребенку пососать из рожка, заткнутого тряпицей. Сама она поела черного хлеба с сыром и согрелась сладким вином, полмеха которого несла с собой. Ела она вдосталь, поскольку думала, что придется переночевать только раз, прежде чем она доберется до горных кланов. А там, она была уверена, женщины гор, которых она давно хотела посетить - она думала о них всегда с завистью и страхом, - накормит ее, напоят и одарят золотом за то, что она им принесет. Она привыкла думать, как все городские жители: ты - мне, я - тебе. Она не понимала ни гор, ни живущих там людей, не знала, что голодного там накормят всегда, а золота не держат вовсе, ибо не видят в нем нужды.

Второй день выдался ясным. Облака виднелись лишь на самом краю неба. Женщина выбрала дорогу вдоль берега быстрого ручья - это казалось ей проще, чем прокладывать новую тропу. Если бы она заметила помет и знала, кому он принадлежит, она поняла бы, что это излюбленное место горных кошек - в ручье водилась в изобилии форель, особенно глупая по вечерам, когда в воздухе кишит мошкара. Но повитуха была городской женщиной и умела читать только по книге, а не на земле. Она не слышала кошек и не замечала следов от когтей на деревьях.

На вторую ночь она положила малютку в развилку дерева, полагая, что там дитя в безопасности, а сама спустилась к ручью, чтобы искупаться при луне. Будучи городской женщиной и повитухой, чистоту она ставила превыше всего.

И когда она нагнулась, полоща волосы в холодной воде и сетуя вслух на затянувшееся путешествие, кошка прыгнула на нее - быстро, бесшумно и уверенно. Женщина мучилась не больше мгновения - но дитя в миг ее гибели издало высокий, тонкий писк. Испуганная кошка бросила добычу и стала тревожно оглядываться.

Стрела вонзилась ей в глаз, и она мучилась чуть дольше, чем повитуха. Кошка корчилась и выла, пока одна из охотниц из жалости не перерезала ей глотку.

Дитя на дереве раскричалось опять - громко, на весь лес.

- Что это? - сказала более плотная из двух охотниц, та, что перерезала кошке горло. Обе стали на колени у мертвой женщины, тщетно отыскивая признаки жизни.

- Может, это голодные котята этого зверя?

- Полно тебе, Марджо, - в такую раннюю пору года?

Более хрупкая охотница пожала плечами.