Кобель домашний средней паршивости

Однако, помимо задержанного Шабана и настоящей Нины Семеновой, которых следователю пришлось отпустить за отсутствием против них прямых улик в причастности к ограблению, у полиции в рукаве имелся еще один козырь. А именно Жека, всеми уже слегка подзабытый, но все еще годный к употреблению в качестве подозреваемого. Если Шабан и сам являлся скорее жертвой, чем сообщником, то с Жекой все было не так однозначно. Да, пусть сам он и не мог участвовать в ограблении музея, но часы… Часы-то были оттуда, из музея! Эти часы уже опознали смотрители музея и организаторы экспозиции.

Один из сотрудников музея был настолько любезен и настолько заинтересован в раскрытии этой кражи, что лично явился в отделение, чтобы убедиться в подлинности находки. Звали его Иваном Вениаминовичем, он имел докторскую степень и, кроме всего прочего, был еще очень милым, приветливым и к тому же преданным своему делу человеком.

– Это часы графа, – сказал он, внимательно рассмотрев отобранные у Жеки часы. – Никаких сомнений нет. На часах его вензель. Я хорошо помню эти часы. Вещь уникальная.

– И чем же она так уникальна?

– Видите ли, моя докторская работа посвящена дворянским семьям нашего уезда. И граф Ипатьев является среди них своего рода алмазом. Ему даже довелось послужить при дворе его императорского величества. И поэтому моя работа в основном была сосредоточена вокруг его личности. Все, что окружало графа Ипатьева, было мною внимательно изучено. Но ни разу мне не приходилось сталкиваться с такого рода вензелем на принадлежащих графу вещах. Когда эти часы прибыли к нам в музей, мы даже дерзнули заподозрить подлог. Но часы были привезены дочерью графа, которая объяснила нам, что в эмиграции граф пожелал порвать с прошлой жизнью и всем, что его с нею связывало. Дом и страну ему пришлось поменять вынужденно. Все прочие атрибуты своей жизни он изменял уже сознательно. В числе прочих оказался и личный вензель, который граф переработал кардинально.

– Сколько же лет этой особе?

– Кому? Дочери? Даму не принято спрашивать о ее возрасте, но думаю, что ей было где-то около пятидесяти.

– Так немного? Я думал, что дочь графа должна быть древней старухой, где-то под девяносто. Граф ведь ровесник прошлого века?

– Граф родился в 1892 году. В семнадцатом, когда большевикам удалось осуществить октябрьский переворот, графу исполнилось двадцать шесть лет. Он воевал, был ранен, эмигрировал из страны. Но до конца своей жизни, а прожил он почти сто лет, он оставался живчиком и прижил без малого восемнадцать детей.

Коршунов поразился:

– Сколько?

– Из них до взрослой жизни дожили одиннадцать.

– Все равно завидный результат.

Следователь невольно подумал о своем единственном башибузуке, который ждал его дома с очередной двойкой по поведению в своем дневнике. Надо бы выпороть хулигана, да жена не пускает. Говорит, бить детей нельзя, тем более когда ребенок всего один. И второго, что интересно, рожать тоже не хочет. Чтобы она сказала, если бы следователь намекнул ей про восемнадцать детей?

– М-да… – протянул следователь. – Далеко нам еще до графов.

– Дочь графа Ирина Ипатьева, с которой наш музей и имел дело, родилась в шестидесятых годах прошлого века. И она является младшим отпрыском в семье графа, и родилась она не от графини, к тому времени уже покойной, а то ли от экономки, то ли от гувернантки, то ли вовсе от приходящей прислуги. Тем не менее Ирина имеет статус законной наследницы графа. И как видите, даже являлась обладательницей части семейных реликвий.

– Выходит, перчатки и веер – это вещи ее мачехи – графини? И та не захотела отдать их старшим дочерям, а отдала младшей, да еще родившейся от другой женщины?

– Графиня скончалась еще до рождения Ирины. И надо полагать, что вещи первой жены продолжали храниться у графа. Ну а когда он умер, они остались у его последней жены и его младшей дочери.

– Эти двое заграбастали себе все ценные вещи, которые были у старика!

Но смотритель музея был настроен более миролюбиво.

– Это была воля графа. А волю отца в семье Ипатьевых всегда уважали. Судя по тому, как уверенно держалась Ирина, с финансами в семье дела обстояли благополучно.

– Удивительно это слышать. Обычно узнаешь, что первая волна эмиграции – вся эта голубая кровь и белая кость – страшно бедствовали в изгнании.