Кобра клана Шенгай. Шаманка (СИ)

Прямой взгляд карих глаз, упрямо сжатые губы. Она прямая как струна, рука лежит на рукояти кайкэна. На этой мерзкой кобре, на которую если посмотрел, то пропал. И в самой Аске Шенгай есть что-то от кобры. Ядовитое. Стихийное. Уничтожающее. Она пойдет до конца. Пойдет куда угодно, если будет понимать, что это ей нужно.

Эйтаро не нравится этот взгляд. Не нравится её тон. Не нравится Аска Шенгай. Он — сейванен, смотритель императора. Он может уничтожить её на месте, если посчитает нужным.

И в то же время пугается этих мыслей. Потому что они вызваны не тем, чтобы спасти Тайоганори. И не тем, что Аска Шенгай — угроза для мира империи. А тем, что заставляет его чувствовать себя ничтожеством. Слабаком. Ничем.

При всей его силе и власти, сейчас перед ней он — изгой из племени Шаманов Ночи, который никогда не сможет стать тем, кем мог бы. Боги написали на его судьбе свои кандзи, только тут же стёрли их.

— Вы можете, — продолжает она, прожигая его взглядом. — Я чувствую.

Шиматтовы чувства!

Эйтаро хочется сказать совсем не то, что положено говорить юным наследницам кланов. И он бы сказал, но здравомыслие удерживает от этого. Его и так много чего выводит из равновесия. В том числе Коджи Икэда. Разобраться бы только, почему.

Аска уходит ни с чем. Но можно увидеть, как от неё в разные стороны отлетают искры фиолетовой рёку. Она ничего не сказала, но Эйтаро представляет, какими словами его кроет наследница клана Шенгай.

Он перевел взгляд на Санта:

— Вполне. При хорошей поддержке и грамотной расстановке сил.

Друг нахмурился, явно просчитывая ходы.

— Ей бы клан восстановить, — подал голос Йонри.

Даже в жару его слова напоминают все льды севера.

— Вы как хотите, а я бы поел, — прервал всех Ордо, махнув рукой. — Знаете, у нас тут проблемы куда важнее, чем девчонка.

Эйтаро не стал ничего говорить. Потому что уже не мог сказать: точно ли важнее?

Настоящее время

— Господин…

Эйтаро перевел на неё взгляд. Розовый цветок в гладких черных волосах показался излишне ярким. Всегда притягивавшая взор фарфоровая кожа — неестественно белой. Глаза — пустыми.

Ханако всё так же мягко улыбалась, но явно не могла понять, что происходит. Уже начинала думать, будто это она что-то делает не так, раз постоянный клиент вообще не выразил к ней никакого интереса.

— Сыграй мне, — наконец-то произнес он.

Ханако склонилась в уважительном поклоне, устроилась на полу среди разбросанных подушек и взяла сямисэн.

Эйтаро взял в руку пиалку с рисовым вином. Первые ноты сямисэна прозвучали словно вздох. Вздох девушки, глядящей в звездное небо и ждущей, когда покажется её воин — возлюбленный. В песне Ханако был стук сердец, звук слившихся в поцелуе уст, шепот признаний.

Томно и страстно вздыхал сямисэн, выше становился голос Ханако, когда она пела, что воин отправлен по воле правителя на битву. И тут же падал, словно измученная долгим перелетом птица, не в силах выдержать страха за судьбу воина и тоски от расставания с ним.

«А что, если я всё же могу кое-что попробовать? — думал Эйтаро, сжимая нефритовую пиалку. — Если есть шанс? Ведь всё это невозможно только потому… что раньше никто так не делал».

Он поднял руку, чтобы откинуть волосы, случайно задел серьгу. И резко отдернул руку, будто погрузил её в кипяток. С недоумением уставился на покрасневшие пальцы.

— Что за цуми? — хрипло выдохнул он.

Ханако замерла, с непониманием глядя на него. А потом охнула, прикрыв рот рукой.

— Господин, ваша янтарная…

Эйтаро одним движением поднялся и оказался возле зеркала на стене. И тут же невольно отшатнулся.