Кочевник

В голосе Айгерим слышался укор, и Шалу стало стыдно.

– Тороплюсь, но меня не пускают.

– Кто?

– Я не знаю. Кажется, вот еще немного, и я буду рядом с тобой и детьми, но что-то или кто-то меняет все по своему усмотрению. Я давно готов умереть, но даже сейчас не могу это сделать. Почему? Может, ты знаешь? Ты пришла за мной? Так пойдем же!

– Нет, – Айгерим грустно улыбнулась и покачала головой, – я не могу тебя забрать.

– Почему?

– Потому что я твоя память, а не дух, как ты думаешь. И ты очень давно не вспоминал обо мне и детях. Неужели ты нас больше не любишь?

– Люблю. Очень. Но мне больно вспоминать о вас. Тогда хочется приставить оружие к голове и нажать на спуск, а этого делать нельзя. Это грех, сама знаешь. Тогда мы с вами никогда не встретимся. Ты же не хочешь этого?

– Нет. Не хочу, любимый…

Не зря мудрецы всегда говорили, что время лечит. Оно действительно лечит, но несколько своеобразно. Стирая из памяти те события, что принесли несчастье, и сглаживая ту боль, что когда-то разрывала сердце на куски. Время закаляет сердце, делая его черствым. В памяти остается напоминание о том, что было очень трудно, но оно остается именно напоминанием, неким маркером, отмечающим сложный период на графической схеме жизни, но в данный момент не вызывающим уже таких сильных чувств, как в начале. Много лет подряд Шал старательно подавлял в себе все, что могло напоминать о семье, потому что именно это толкало к самоубийству. Впрочем, не только он сам. Другое горе установило своеобразную блокировку на ту часть памяти, что отвечала за семью. Предоставив цель, ради которой нужно жить. Иначе, действительно, хотелось застрелиться…

– Ты заметил, что тех детей зовут так же, как и наших?

– Это меня напугало.

– Почему?

– Потому что я научился подавлять воспоминания, а тут сразу два совпадения. И что-то от такой цифры я не в восторге последнее время.

– Все пройдет, – она погладила по щеке, – все несчастья. Ты справишься. Я же знаю, что ты сильный…

– Да конечно! Охрененно сушеный Рембо! Силы не занимать.

– Ты действительно похудел. Плохо кушаешь?

– Последние две недели не до еды было. И, кажется, я тебя тогда уже видел. Ты приходила ко мне?

– Приходила. Я всегда рядом. Только ты не оборачиваешься… Мне нужно идти. – На лицо упали ее слезы. – Дети ждут.

– Не плачь, пожалуйста. Ты же никогда у меня не плакала.

– Я стараюсь, но слезы сами идут. Это от счастья, что снова тебя увидела.

Действительно, крупные капли катились по ее щекам, падали на его лицо и текли по губам. Но почему-то он не ощущал соли, а слезы должны быть солеными.

– Я пойду. – Она поцеловала его в лоб и встала с земли.

– Не уходи! Прошу тебя!

– Я всегда с тобой. Только не отворачивайся больше.

– Постараюсь.

– Конечно, ты постараешься. Ты, видимо, не понимаешь того, что происходит.

– О чем ты?

– Нас хотят разлучить с тобой. Сейчас убьют твою личность, сломают, как камыш, и даже потом, когда умрешь, мы не встретимся, потому что ты не будешь знать, куда идти. У тебя не будет цели.

– Ты права, – улыбнулся Шал, – всегда знал, что у меня мудрая жена.

– Вставай и догоняй. Не думай о боли. Она пройдет…

Айгерим уходила медленно, обняв сына и дочь за плечи. В какой-то момент они обернулись, и он увидел, как они улыбаются, но почему-то до сих пор чувствовал на лице слезы жены. Они придавали силы, облегчая страдания. Влага стекала по треснувшим губам и попадала в пересохшее горло. И тогда он смог закричать. Впервые за несколько дней.

– Ай-ге-риии-им! – Из горла вырвался только громкий хрип.

Грохот, пришедший с юга, и кривая молния, прочертившая небо, осветила тучи, что натянуло, пока он был в бреду. Слезы Айгерим оказались дождем. Влага, пролившаяся с небес, не только вернула ему тягу к жизни и борьбе, но и увлажнила исстрадавшуюся землю. Значит, старики нашли черную корову и мольбы их были вознаграждены, раз даже в пустыне пошел дождь.

Шал внезапно понял, что одна рука слишком свободно болтается в колодке. Видимо, действительно, сильно похудел и сам того не заметил. Тому способствовала не только двухнедельная диета в урочище шамана, но и жаркое солнце Мойынкумов. Кисть туго входила в отверстие, но злость придавала силы, и он стал тянуть сильней, проворачивая ее. Вода, лившаяся сверху, смачивала многострадальную конечность, и казалось, еще немного, и судорога в руке не даст довершить начатое. Но тяга к жизни оказалась сильней. Ободрав кожу до крови, он все-таки освободил руку, и, заорав от жгучей боли, показал себе из-за колодки крепко сжатый окровавленный кулак.

– Сууу-кааа… – Глубоко набрал воздуха и выдохнул, успокаивая себя. – Это нормально. Так и должно быть.

Окрыленный успехом, он первым делом содрал с головы ненавистное шири, и от души стал чесать голову, подставляя ее под струи дождя. Потом взялся расшатывать привязанную к кольям колодку. Сил не хватало, приходилось делать большие перерывы, переводя дыхание, и наслаждаться дождем, пока есть возможность. Скоро непогода закончится и жара вернется.