Кодекс

Не все вокруг было таким, как минувшей ночью. Письмо и пистолет исчезли из почтового ящика. Эдвард вспомнил битловскую песню про листья, шуршащие в таком вот ящике. На земле в самом деле лежали листья — пейзаж сделался более осенним. Серебряные песочные часы тоже валялись на земле, разбитые, бледный песок высыпался на пожухлую, поредевшую траву. Здесь явно прошло какое-то время. Эдвард, занервничав, стал оглядываться по сторонам.

Мост через реку лежал в руинах. Настил обвалился, одна из двух каменных опор пропала начисто, другая сильно разрушилась. Эдвард стал на утесе так, чтобы лучше видеть. В игре он передвигался плавно и быстро, скользя над самой землей недоступным в реальной жизни манером. Дело выглядело так, будто мост обрушился сам по себе, от древности. Сколько же лет должно было пройти, чтобы это случилось? Пена, вскипая у подножия уцелевшей опоры, плыла вниз по течению. До Эдварда долетел слабый шум, производимый водоворотом. Там, внизу, еще сохранилась часть туловища каменного льва.

Как мог этот мост так состариться за одну ночь? И что ему, Эдварду, теперь делать? Он слетел на дорогу к тому месту, где она обрывалась в реку. Завитки воды у останков моста выглядели плотными и тяжелыми, как стекло. В полной тишине журчала река, и сверчки повторяли вкруговую один и тот же мотив. Нарисованная парусная лодочка, продвигаясь вверх по реке, оставляла на темно-синей воде белый след в виде правильной буквы V. На лодке звонили в серебряный колокол.

Эдвард нажат Esc, пытаясь выйти из игры, но никакого результата не последовало. Он попробовал Ctrl-Q, потом Alt-F4, потом Ctrl-Alt-Delete. Ничего, но процесс игры он в итоге скопировал.

— Мать твою, — вслух сказал он.

Возможно, новое самоубийство поможет делу? Он подошел к самому краю белой немощеной дороги с полоской зеленой травы между колеями. Он чувствовал себя не совсем ловко, вот так сознательно кончая с собой, но все-таки разбежался и прыгнул вниз. На этот раз он не кувыркался, а просто упал — повис на миг в вечернем воздухе и ушел с головой в темную воду.

Погрузившись, он не потонул и тут же выскочил на поверхность. Ракурс перемещался вверх-вниз, его несло по течению. Он хотел нырнуть вглубь, но не сумел. Упорно отказываясь тонуть, он качался на воде, как пробка.

— Тони давай, — прошипел он. — Сдохни, поганец.

Вскоре ему надоело топиться. Вокруг темнело. Он подплыл к одинокой опоре и взобрался на нее. Вдали маячила парусная лодка. На корме виднелись неразличимые теперь буквы — он предполагал, что там написано МОМУС.

Узкую улицу, на которой жили Уэнты, загораживал мусоровоз, поэтому таксист высадил его за углом. Женщина с суровым лицом продавала с раскладного столика старые номера «Пентхауса» и «Уи», покоробившиеся от воды и солнца. Жара превратила город в цементную печь. Солнце резало глаза, отражаясь от окон и автомобильных зеркал, — на тротуар и то было больно смотреть. Эдвард прошел мимо швейцара, даже не взглянув на него.

— Идите, идите, — лениво произнес тот ему вслед.

В темном вестибюле после солнечной улицы Эдвард сразу ослеп и ушиб ногу о кофейный столик. Его охватил аромат кожи и сухих лепестков. Впотьмах он добрался до лифта и вынул из кармана ключ, который дала ему Лора. Тот без труда вошел в гнездо рядом с кнопкой семнадцатого этажа. Двери с рокотом закрылись.

Эдвард надеялся, что дома никого не окажется и он проскользнет наверх, не вступая ни с кем в разговоры. Ушибленная голень болела. На девятом в лифт сел пожилой еврей-хасид, пахнущий потом под черным сюртуком, а на десятом он вышел. На подходе к нужному этажу у Эдварда возникло странное ощущение, что дверцы сейчас откроются в никуда, в глухую стену или в пропасть, однако его встретила все та же прихожая с зеркалом, и та же уборщица энергично пылесосила ковер в первой комнате.

Лоры нигде не было видно. Эдвард прошел через комнату в белый коридор с призраками снятых картин и добрался до чулана с винтовой лестницей. Вой пылесоса затихал позади, подошвы позванивали на железных ступеньках. Верхняя дверь на этот раз открылась легко, и он плотно закрыл ее за собой. Точно войти летним днем в кинозал — такая же темнота и прохлада, такая же атмосфера молчаливого предвкушения. Эдвард глубоко вдохнул. Застоявшийся холодный воздух лег влажным полотенцем на больной лоб.

В данных обстоятельствах перспектива тихой, кропотливой, относительно бездумной работы представлялась ему невыразимо приятной. Он не спеша проследовал к столу, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Все лежало в точности там, где он оставил. Большой фолиант в кожаном переплете покоился на столе торжественно, как надгробный камень. Эдвард включил ноутбук и подошел к открытому ящику. Из щели между шторами падала на пол узенькая полоска света.