Кодекс принца. Антихриста

– Ничем не кончается. Наступает день, когда ты уже вырос и в школу больше ходить не надо, ты ходишь теперь в коллеж другой дорогой и не знаешь, где теперь стоит так волновавший тебя горшок с цветами. Ты продолжаешь упражняться на других секретах, не столь абсурдных, что не в пример труднее. Тайком повесить на стену в классе фотографию голой женщины – это уже подвиг. И снова: умру, а не сознаюсь. Ты понимаешь, что состоялся в профессии, когда твой секрет перестает быть надуманным, когда ты знаешь, что у тебя будут большие неприятности, если станет известно, кто раздолбал директорскую машину.

– Нарочно?

– Даже и не нарочно.

Сигрид, кажется, задумалась над моими словами. Меня переполняла гордость: я сумел доходчиво объяснить ей азы ремесла, которым сроду не занимался. Я спрашивал себя, смогу ли сделать это с тем же блеском для любой профессии, и тут она сказала:

– Странно.

– Да, – кивнул я, не зная, о чем она.

– Никогда бы не поверила, что родители-шведы могут назвать дочь Жюли.

Мой внутренний голос так и взвыл: «Вот видишь! Ты совсем не изменился с девяти лет! Ты все так же не умеешь хранить секреты! Ишь, расхвастался!» Тем не менее я выкрутился с молниеносной быстротой:

– Ничего удивительного, мои родители были франкофилами.

– Но вас они назвали Олафом.

– Они были также и патриотами. Я поставлю разогреть вчерашнее блюдо. Вот увидите, сегодня будет еще вкуснее.

Пока закипала вода для макарон, я помешивал соус на маленьком огне. Бисквит, покончивший с ужином, куда-то скрылся. Сигрид накрыла стол в кухне. Я разложил фрикассе по тарелкам.

– Вы не находите, что мясо стало нежнее, пропитавшись вкусом грибов?

– Да, – вежливо кивнула она без особого энтузиазма.

Меня это начинало раздражать, и я не смог сдержаться:

– Почему женщины в большинстве своем считают, что мало есть – это очаровательно?

– Почему мужчины в большинстве своем считают, что цель женщин – их очаровать?

Что ж, поделом мне. Я от души рассмеялся.

– Не насилуйте себя, вы не обязаны. Я доем из вашей тарелки, если вас это не шокирует.

– А кто вам сказал, что в ней что-то останется?

– Интуиция.

Осталось действительно много. Сигрид протянула мне свою тарелку, и я, не чинясь, доел.

– Вы не хотите поехать завтра со мной? – спросила она.

– Вам нужен мужчина, чтобы нести пакеты?

– Я иду в музей.

Я чуть было не ляпнул «Зачем?». Потом вспомнил о своей телефонной миссии и ответил:

– Увы, это невозможно.

– Жаль, мне бы так хотелось, чтобы вы пошли со мной.

– Почему?

– В музеях интереснее в обществе умного человека.

– Очень любезно с вашей стороны. Но вы ничего не потеряете. Я в музеях никогда не говорю ни слова.

В сущности, я не солгал, потому что не ходил туда вообще.

– А вы часто бываете в музеях?

– Да. Жить рядом со столицей и не ходить в музеи было бы так же нелепо, как владеть ранчо и не ездить верхом. Вы не находите?

– Я и не помню, когда в последний раз был в музее.

– Разве можно сравнивать? Не мне вам объяснять, какую жизнь вы ведете. А я – бездельница. Для таких людей и созданы музеи.

– В какой же музей вы собираетесь?

– В Музей современного искусства и соседний с ним Токийский дворец.

К стыду своему, я вздохнул с облегчением: только этого мне не хватало.

Перед тем как уйти к себе, она спросила, доволен ли я утренними круассанами. Я решил – уж если быть грубияном, то по полной программе.

– Я предпочитаю булочки с изюмом.

– Хорошо, – кивнула она, не моргнув глазом, и скрылась в своей комнате.

* * *

Я спал без задних ног, сам себе удивляясь. Как такое возможно? Я выспался в прошлую ночь и в позапрошлую, вставал поздно, не сказать чтобы особо надрывался днем, – казалось бы, как минимум бессонница гарантирована. В мою бытность у себя – чуть было не сказал: в себе, – я свыкся с ней как с родной. Здесь, на вилле в Версале, я познал сон праведника, хоть и не имел причин считать себя таковым.

Я долго лежал в постели, смакуя немыслимо сладостное чувство полного, глубинного отдыха. Душ смыл с моего тела миазмы затянувшейся ночи. Я набросил халат, уже подозревая, что он станет моей формой одежды надолго.

В кухне меня ждал пакет булочек с изюмом. Я довольно рассмеялся, как ребенок, которому потакают во всех капризах. Моя радость не была бы полной, не будь на столе записочки от Сигрид: за исключением одной фразы («Надеюсь, эта выпечка придется вам по вкусу») она слово в слово повторяла вчерашнюю, но была – я оценил это – свежей, утренней, как и завтрак.

Я ел, внутренне ликуя, во-первых, потому, что было вкусно, а во-вторых, я благополучно избежал посещения музея. Кофе располагал к размышлению: а что я, собственно, имею против музеев? Мои родители не пренебрегали эстетическим воспитанием, привили мне вкус к чтению, к музыке – почему же с музеями у них вышла осечка?

Я стал припоминать первый музей, в котором побывал. Мне было, наверно, лет шесть. Затрудняюсь сказать, что именно меня повели смотреть, ацтекское или китайское, европейское или африканское. Какую-то хаотичную мешанину статуй, картин, битых горшков и могильных памятников. Одно я усвоил – все это было старье, даже если его называли модерном.