Кодекс принца

Взяв самый обычный чемодан, я запихал в него кое-какую одежду и еще раз обыскал мертвеца: ничто не позволяло усомниться в личности Батиста Бордава. Ничто, если только не будет следствия, но с какой стати заводить дело о смерти жалкого типа, которого найдут через полгода в виде скелета и справедливо предположат, что он стал жертвой сердечного приступа? Я так и видел заголовки в газетах: «Драма одиночества в мегаполисе. За полгода никто не поинтересовался судьбой мсье Бордава».

Пора было решиться уйти. Последнее, что еще удерживало меня, — кнопка повтора на телефонном аппарате. Я знал, что это рискованно и глупо. Но знал также, что, если я не нажму эту кнопку, меня будет тянуть назад в эту квартиру, как убийцу на место преступления.

В последний раз я воспользовался телефоном Батиста Бордава. А последним человеком, набравшим на нем номер, был теперь уже бывший Олаф Сильдур. Я нажал кнопку повтора. Через положенное время раздался гудок. Сердце у меня колотилось так, что едва не лопались вены и артерии. А если я тоже умру? Умру так же, как человек, чью личность я только что присвоил? Нет, нельзя. Хотя бы из уважения к следователям, которые тогда уж точно ничего не поймут.

Гудок. Второй. Третий. Я с трудом дышал. Четвертый. Пятый. Я начал подозревать — или надеяться? — что трубку не снимут. Шестой. Седьмой. Может быть, включится автоответчик? Восьмой? Девятый? А что я бы предпочел? Чтобы сейчас ответил запыхавшийся голос? Десятый. Одиннадцатый. Хватит, это уже неприлично.

Я повесил трубку и выдохнул с облегчением и разочарованием. Навсегда покидая квартиру, я вдруг обнаружил, что моя память зафиксировала мелодию из десяти нот, прозвучавших после нажатия кнопки повтора. Десять нот незнакомого номера. Вряд ли я смогу восстановить по ним номер, но хоть какая-то зацепка у меня осталась.

Я сел за руль «ягуара» и выключил ноутбук Батиста Бордава. Было бы разумнее не брать его с собой. Но как знать, что готовит нам будущее? И потом, вряд ли по этому ноутбуку на меня смогут выйти в случае следствия, да и не было причин опасаться такой бурной активности, когда констатируют мою смерть, — наверняка очень нескоро.

Я включил зажигание и с удовлетворением отметил, что Олаф Сильдур в прежней ипостаси залил полный бак. Он мне положительно нравился. Я тронулся с места и уже успел порадоваться мягкому ходу машины, как вдруг резко затормозил, увидев в полусотне метров от дома телефонную кабину. Не припарковавшись, я выбежал проверить, работает ли она, — полный порядок. Я сел в машину, теряясь в догадках. Зачем покойный мне солгал?

Держа курс на запад, я размышлял. Возможно, швед просто не заметил кабину? Странно, она на самом виду. Или у него не было телефонной карты? На первом же светофоре я снова обшарил его бумажник и нашел годную, непросроченную карту. Это ничего не значило, он мог забыть, что она у него есть.

Я гнал из головы эту дурацкую тревогу. Стать другим человеком — разве это не чудесно? Всякий раз, когда удавалось прибавить скорость, я вновь убеждался в этом. Еще сегодня утром я был прозябающим в безвестности французом без будущего. Случилось чудо, и я в одночасье перевоплотился в загадочного скандинава, похоже, богатого и… я резко нажал на тормоза — машина-то слушалась великолепно! Что он там мне наплел?

Ладно, его номер с телефонной кабиной еще можно объяснить рассеянностью, но поломка — это уже наглая ложь. Я и впрямь был не в себе, иначе сообразил бы раньше!

В технике я ничего не понимаю. Возможно ли такое — чтобы машина сломалась, а через полчаса поехала как миленькая?

«Сломалась» — он именно так и сказал. Мой мозг искал ему оправданий и нашел их: швед мог преувеличить, чтобы иметь повод для вторжения ко мне. Может быть, он был из тех паникеров, что бьют тревогу, стоит мотору их драгоценного авто издать непривычный звук. Он не решился сказать правду: «Извините, в моей машине что-то странно гудит, могу я воспользоваться вашим телефоном?» Это прозвучало бы несерьезно. Вежливость заставила его сослаться на поломку. Да, наверное, так и было. Могло быть — разве этого недостаточно?

Ясно одно: мне хотелось ему верить. Я видел — чем дальше, тем больше, — что концы с концами не сходятся, и сознательно закрывал на это глаза. Мне было просто необходимо убедить себя в том, что версия покойного правдива или, по крайней мере, приемлема. Иначе напрашивался вывод о заговоре — а это уже паранойя.

Впервые в жизни я чувствовал себя свободным. Это убеждение окрепло во мне так, что воспоминания Батиста Бордава, можно сказать, выветрились — это доказывал давешний разговор с поставщиком вин. Чистый лист — какой взрослый человек не мечтал об этом?

А свободу не должны омрачать никакие подозрения. Тот, кто решил быть свободным, не имеет права на мелочность, дотошность, буквоедство, и нечего ломать голову, почему он сказал то, а не это. Я хотел дышать полной грудью и радоваться жизни. Нет ничего лучше, чем присвоить личность незнакомца, чтобы познать упоение простором.

___